Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

…Сотрудники бюро часто вспоминали своего товарища по работе Николая Ивановича Зеленого, переведенного в другой лагерь для помощи и консультации по какому-то техническому проекту. Когда Николай Иванович снова появился в бюро, его приняли очень хорошо.

Зеленый был чех из Праги, инженер-путеец высокой квалификации, доктор наук. В Праге он служил в министерстве. Человек высокой культуры, он никогда не употреблял лагерных выражений. В юности он учился в гимназии в Ростове-на-Дону и хорошо знал русский язык.

10.9.57 — Зеленый был высокого роста, с гладким и удлиненным лицом, прямым носом и приятной улыбкой. Он не был худым, но казался таким из-за высокого роста. Курил трубку. Защитил диплом по строительству мостов и был широко образованным в инженерном деле, хорошо знал механику. Чертежи его были замечательными. Он любил чертить — возможно, что за чертежами он забывал о своем положении и в деле находил утешение. Своими знаниями он выделялся среди работников бюро. Можно сказать, что он был его душой — главным советником в любом техническом вопросе. Кроме того, он был хорошим собеседником, много повидал, хорошо разбирался в людях. Держался очень просто, спокойно смотря на собеседника, покуривая трубку и пуская клубы дыма.

Хотя Зеленый и Сухоручко были оба чехами, они были совершенно разными. Сухоручко никто не любил, а Зеленого любили все. Перед моим отъездом в Воркуту Зеленого отправили в Инту для работы в комбинате «Интауголь».

В лагере имелось центральное отопление: пар поступал от паровозов. В августе-сентябре было много работы по ремонту и подготовке к зимнему отопительному сезону. Надо было проверить все узлы и проложенные в бараках и других местах трубопроводы для подачи пара. Трубопроводы были в канавах и засыпаны толстым слоем земли. Любой ремонт был связан с откапыванием труб, тут шли в ход только лопата и мускульная сила. Поэтому на этих работах было занято много людей.

Через какое-то время Зеленый предложил мне спроектировать вытяжки над варочными котлами в кухне, где было установлено семь больших котлов для варки супа и каши. От них поднимался пар, от топок шел дым — все это стелилось по помещению, так что ничего не было видно. Существующая вентиляция была плохая, для удаления дыма и пара открывали двери, создавался сквозняк, люди простуживались и болели, а зимой было холодно.

Я никогда не занимался вопросами отопления и вентиляции, а потому, как помнится, мне пришлось проштудировать элементарные учебники и руководства по этим вопросам и научиться этой специальности. И вот я разработал несколько эскизов. По мере составления эскизов я консультировался с Зеленым, но и он не был специалистом в этой области. Однако каждый раз он меня поражал логичностью своих рассуждений и умением ориентироваться в инженерных вопросах. Он и в самом деле был крупным специалистом с большой творческой фантазией.

Тем временем возникла еще одна проблема — надо было увеличить производительность поршневых насосов для подачи воды. Насосы были старые, изношенные. Зеленый предложил мне изготовить чертежи деталей, подлежащих замене, надо было сделать и расчеты к ним.

Прошел сентябрь, а в октябре прочно установилась зима. Как правило, один паровоз полностью был приспособлен для отопления бараков, второй — для подачи пара в локомобиль. Особого внимания требовала подготовка паровозов — ведь им предстояло работать дни и ночи для выработки пара. Начались трения между Локачевым и Калининым. Всем, что было связано с выработкой пара, электроэнергии, инженерными сетями и подачей тепла, занимался Локачев. Он начал хлопотать, чтобы меня перевели в его распоряжение. Калинин сопротивлялся, и в течение некоторого времени этот вопрос никак не могли уладить.

11.9.57 — […] Калинину удалось осуществить постройку клуба в зоне. Это здание с круглыми стенами было начато давно. Предстояло сделать крышу, сцену, сложить стены, выполнить все внутренние работы и т. п. Зеленый сделал все чертежи цветной тушью. Работа по строительству велась в течение всех летних и осенних месяцев, и до наступления морозов все было закончено. Провели отопление, поставили дневальных, нашли сценариста, постановщика, артистов. Начали готовить праздничный концерт.

В конце концов, Локачеву удалось убедить администрацию, что ему нужен чертежник-конструктор, и мне как-то сообщили, что я перехожу в его распоряжение. Мое место у Сухоручко занял инженер из Армении, специалист по бурению нефтяных скважин. До этого он работал на общих работах… Хотя он был инженером, но не умел чертить, и в первое время я ему помогал. Мне кажется, что свое неумение он покрывал «лапой» Сухоручко, и тот смотрел на это сквозь пальцы.

Я перешел к Локачеву. Всего нас было трое: Локачев, Гофман и я. Иногда в нашу комнату, находившуюся в помещении, где стояли паровозы и генератор, входили слесари, бригадиры и др. В комнате было довольно грязно. У Калинина был другой порядок.

Я подружился с Исааком Соломоновичем Гофманом. Он был инженером, но черчением не занимался, а выполнял все, имеющее отношение к делопроизводству и отчетности.

12.9.57 — Гофман — один из лучших людей, которых я знавал в лагерях за время моего пребывания в них. Это был человек лет пятидесяти с белой копной волос на голове, среднего роста, с худым удлиненным лицом, выпуклыми глазами и глухим металлическим голосом. До ареста он работал в Министерстве металлургии, изобрел состав особой стали. Орджоникидзе знал его лично и хорошо к нему относился. Но в биографии Гофмана был «изъян»: в молодые годы он якобы симпатизировал меньшевикам. В конце концов, он получил за это 10 лет. И вот я встретил этого замечательного человека в Абезьском лагере, в обшарпанной комнате сотрудников Локачева. Бывает так: в грязной лачуге засверкает алмаз и пошлет свои лучи в тусклый мир. Гофман был человеком легким, добросердечным, делился всем, что у него было, жил по принципу «мое — твое». Он получал из дому посылки и часть раздавал заключенным. В нашу комнатку, бывало, входили бригадиры, слесари, и Гофман часто угощал их сахаром. Когда он узнал о моих жалобах в связи с язвой (в Абези у меня опять начались острые боли в животе; иногда я ложился на землю, пока не проходила боль), он стал отдавать мне свою белую булочку весом в 40 грамм, получаемую нами раз в день. Несмотря на то, что я всячески отказывался от этого (в лагере существует правило, что нельзя брать от пайка), он заставлял меня брать его булочку. И так было до тех пор, пока мне не стало легче.

Гофман был умным человеком. Мы с ним много говорили, даже сегодня я помню его голос. Он мне немало рассказывал о своих встречах и разных событиях в его жизни. Он разбирался в людях, не делал поверхностных выводов, мог дать оценку человеку весьма скупыми словами. Как и я, Гофман не любил Сухоручко, хотя вообще он был человеколюбив. Его тоже любили все заключенные.