Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Так мы и подошли к БУРу. Надзиратель спросил дежурного, есть ли свободные камеры, и получив утвердительный ответ, ввел нас в дежурную. У нас произвели оскорбительный дотошный «шмон» и всех четверых втиснули в маленькую камеру, в которой имелась всего одна полка вверху и было темно. Мы сели на полку. Только сели и начали думать каждый о своем, как под нами затрещали нары, и мы полетели вниз, угодив в парашу, которая, перевернувшись, залила нас, а также пол камеры. Невероятная вонь, испражнения расползлись по полу… Нам предстояло провести здесь по меньшей мере до утра.

Мы начали стучать в дверь и звать дежурного. Прошло длительное время, пока нам не дали тряпки и велели навести порядок в камере.

Что делать? «Божье вдохновение в изгнании…» Цви стал на колени и начал тряпкой собирать и сгребать «золотую россыпь», расползшуюся по полу камеры и распространявшую запахи. Вслед за Цви стали доканчивать эту приятную работу остальные трое. В конце концов нам удалось вычистить камеру и вымыть пол. Вынесли парашу, подождали пока немного просохнет, и тут же все легли на еще влажный пол. Я лежал и плакал, я слышал, как плакали и другие. Поплакали и заснули.

Зимой режим чуть-чуть ослаб, и можно было находиться во дворе после проверки. Черные ночи и кругом горы снега…

17.9.57 — В юности Вайсман учился в ешиботе у известного цаддика, своего дальнего родственника. Он мне много рассказывал о нравах и повадках хасидов, пел их песни. Всю жизнь Вайсман был деятелем в области еврейской культуры, пропагандистом сионизма в Румынии. После того, как его репрессировали, он стал задумываться о том, что он успел сделать в своей жизни. Многие, жившие раньше беззаботно, начинают думать о жизни и о своем народе. Так как из всех идей на еврейской улице победил только сионизм и осуществилась давнишняя мечта о Возрождении, многие его противники сожалели о проведенных ими годах в борьбе против национального движения. Один мне как-то сказал: «Жаль, что мы дали неинтеллигентным людям осуществлять идею возрождения нации…». Как будто в сионистском движении были одни невежды, а интеллигенты, мыслители и ученые люди были против него. После создания еврейского государства становилось все меньше его противников среди еврейства в рассеянии. Победителей не судят…

В лагере был и другой тип евреев. Вот, например, история одного еврея из Киева, лет пятидесяти с лишним, с жиденькой бородкой, получившего 25 лет за «террор». У его сына была невеста. Что произошло между ними — он не знал, но их помолвка расстроилась. И сваты поссорились. Кроме того, было какое-то недоразумение с коровой. В одну из его поездок в провинцию сваты попросили его купить для них корову. Он купил им корову, но выяснилось, что она яловая, т. е. не дает молока. Короче говоря, сваты были недовольны и сватовством, и коровой. И сват донес на него в МГБ, будто он поносил «усатого» (Сталина — ред. ) и даже сказал, что нужно разделаться с ним. В те годы этого было вполне достаточно для ареста, обвинения в терроре и осуждения на 25 лет лагерей.

Я помню этого старика с грустными глазами. Несколько раз я говорил с ним. Это был простой верующий еврей без всяких хитростей и претензий. Я видел у него самодельный сидур (молитвенник), написанный чернилами. Текст там был неполный, молитвы были написаны крупными буквами: «Барух ата Адонай…» [12] «Благославен Ты, Б-г…» — начало молитвы (пер. с иврита). . Он прятал эти страницы в своих вещах и сумел сохранить. Молитвы написал ему один зэк-еврей. Хотя писавший понимал, что рискует получить БУР, но сделал это из религиозных побуждений. Старик очень дорожил молитвенником, читал молитвы, всматриваясь в каждую букву: буквы для него были святы, а в лагере — вдвойне. Произнося их шепотом, он изливал душу Богу своему, вечно живому… Старик этот умер в лагере, и если есть в мире справедливость, место ему среди праведников.

Вот еще один еврей, Брустерман, кривоносый, с затрудненным дыханием. Он очень любил поесть, у него был талант к еде, и память о нем не истлеет…

18.9.57 — […] А вот еще один зэк с солидным тюремным стажем — Левин. Он сидел в тюрьме еще в 20-х годах, затем был вновь арестован в 30-х. И вот теперь он был арестован в третий раз. За его плечами десятки лет тюремного заключения.

В молодости он, надо полагать, был меньшевиком, возможно, в этом была причина его бедствий. Левин носил очки, любил и умел поговорить. Заключенные относились к нему с уважением за стойкость, выдержку и терпение при столь длительном пребывании в тюрьмах и лагерях. Язык у него был острый, читал он много, говорить умел обо всем, особенно любил поговорить о людях. Позже я встретился с ним на 40-й шахте в Воркуте; возможно, он и по сей день там работает.

С Левиным случилась беда. Его срок подходил к концу, но подобных ему людей не освобождали. Власти искали способ продолжить его заключение. Что же они сделали? Нашли двух стукачей, показавших против него, и устроили над Левиным лагерный суд. Оба стукача были евреями-«придурками» — один, Туманов, работал на лагерной почте, другой — в библиотеке.

Туманов был мал ростом, кривоногий, с гладким лицом. Его конторка помещалась в новом круглом здании. Там стоял его стол, в ящике которого хранились письма заключенных, прошедшие цензуру и подлежащие отправке. Туманов, кажется, и спал на своем рабочем столе. Библиотека, в которой работал второй стукач, тоже помещалась в этом здании, в маленькой комнате. Фамилия у него была сложная, и я не запомнил ее. Человеком он был преотвратительным. До ареста он работал в Москве в университете, кажется, на философском факультете. Он был сравнительно молод, лет тридцати, брюнет с продолговатым лицом, чисто одетый. Он продал Левина, что не подлежит сомнению, и потому самая большая грязь куда чище чистоты этого стукача.

Почему-то вспомнилась еще одна песенка, которую я слышал от Вайсмана:

19.9.57 — В Абези я жил в бараке АТП, у меня была верхняя полка. Этот барак был лучше, чем бараки для инвалидов, обычно переполненные и затхлые. В бараке АТП жили и «придурки» — Калинин, Каргин, Локачев, бухгалтеры, работники санчасти и т. п. Дневальным барака был молодой азербайджанец, работал он хорошо, следил за чистотой и порядком. Он нашел в бараке подходящее место для умывальника, все койки были застланы на один манер. Во всем чувствовалась старательная рука этого парня. Чистота соблюдалась максимально. Этому способствовало и имевшееся там центральное отопление.

В Абези я впервые увидел северное сияние, которое в том году наблюдалось весьма часто. Бывало, выходишь на двор и, подняв глаза вверх, видишь: сполохи, извивающиеся «змеи», подымаются в чистое ночное небо, уходят к звездам и растекаются между ними. В воздухе словно проносится золотой ветер. Тут заключенные начинают гадать о причинах этого явления: один говорит — космическое излучение, другой — результат движения льдов в северных широтах, третий выдвигает свою гипотезу, но все, все до единого, как зачарованные, смотрят на это явление природы.