Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Из Абези, Инты и Воркуты в ясные дни можно было видеть хребет Северного Урала. Это тоже производило большое впечатление: громадные горы со снежными шапками на горизонте — иной мир по сравнению с плоской тундрой. Эти свободные горы-великаны молчаливо стоят под небом. Вот прошел поезд — стук колес, длинная лента угольного состава; стук нарастает, затем ослабевает и постепенно исчезает на юге. И опять видны величественные, тихие, спокойные, покрытые снегом Уральские горы.

Зимой что-то изменилось в столовой — еда стала лучше. Соленую кильку начали жарить, и можно было ее кушать. Даже Вайсман, получавший из дому жареных кур, стал ходить в столовую. С первого дня моего пребывания в Карагандинском лагере я не отказывался от питания, выдаваемого заключенным, съедал любую баланду, каши и черный хлеб. Эта пища, по-видимому, вылечила меня от моей болезни желудка, и сейчас, на воле, я не придерживаюсь никакой диеты.

В новом круглом здании клуба устраивались концерты силами заключенных. Среди певцов был профессиональный артист с хорошим голосом. Почему-то этого немолодого певца за какие-то «провинности» перевели на общие работы

В Абези была камера хранения вещей и продуктовых посылок. Там работал то ли эстонец, то ли латыш — человек с приятным голосом, принимавший участие в концертах самодеятельности. В том же бараке, где находилась камера хранения, была организована кухня для приготовления пищи из продуктов, принадлежащих заключенным. Там работали повара-заключенные, и это было весьма удобно. Мне присылали концентраты каш и еще что-нибудь для варки. Галкин, Николай Николаевич (шахматист, с которым часто играл Гофман), Калинин, Каргин захаживали сюда довольно часто. Зэк подходил к окну камеры хранения, подавал свою карточку и по ней получал свои продукты по весу. В карточке делалась отметка. В других лагерях взвешивали остаток продуктов и отмечали в карточке после каждой выдачи. Получив продукты, заключенный относил их в кухню повару. Для заключенных были поставлены небольшие столы и стулья, как в приличной столовой. Сюда любили захаживать получатели посылок.

Снег, серость, сырость, уныние перемежались с народными песнями Галкина и Вайсмана, конструированием и черчением, северным сиянием и душевными переживаниями…

Перед тем, как меня отправили из Абези, я был вызван к начальнику лагеря, и он предложил мне заняться брикетированием углей Интинского месторождения. Полагаю, что он получил какое-то указание занять меня по моей специальности. Угли Инты близки к бурым углям и плохо поддаются брикетированию. Никакого связывающего материала под руками у меня не было, пресса тоже не было. Я пытался использовать лед как связывающий компонент, для чего отсеивал мелкие фракции, смешивал их с водой и делал из них шарики. На холодном воздухе они быстро замерзали и твердели. Кроме того, мы вместе с Калининым (он мне помогал) сделали ручной пресс и таким способом делали брикеты.

О предстоящем этапе мне сообщили в середине декабря 51-го года. Это опять вызвало плохое настроение: тут, в Абези, у меня уже был свой уголок, я сошелся с людьми, приспособился к работе. Но делать нечего. «Собирайсь со вшами!» — был приказ, и я собрался, успев попрощаться с близкими мне людьми. Забежал в барак Вайсмана, посидели на его нарах несколько минут молча. Перебросились ничего не значащими словами. Возможно, что я больше не увижусь с ним. Еще и еще раз я пожал руку старого бундовца. Нам обоим было трудно расставаться. Я навестил также Галкина в его бараке. Посидели мы на его нарах, я впитал в себя еще раз его мощный — иногда веселый, иногда сдержанный — голос остриженного наголо льва. Во время нашего разговора подошел Брустерман, который, кажется, тоже жил в этом бараке. Он начал с чего-то весьма серьезного и важного в искусстве и закончил пайкой хлеба, которой угостил его Галкин. В бараке было серо и удушливо от людского скопища, но тут было куда лучше, чем в бараке для инвалидов у Вайсмана и Штернберга.

Попрощался с Борисом Ивановичем Локачевым, с Гофманом, близким и лучшим моим товарищем; пожал руки остальным знакомым, хорошим людям, братьям по несчастью. Закинул свою котомку на плечи, прошел положенный обыск и двинулся на этап.

Штаб Минерального лагеря был в Инте, мой путь в Воркуту лежал через Инту. Меня отправили в Инту одного в сопровождении конвоира. Из Абези меня вызвали по «спецнаряду». Было темно. Полярная ночь. Мы с конвоиром пошли пешком до железнодорожной станции. Было приятно ожидать, как и другие люди, в общем станционном зале, видеть мужчин и женщин, подходящих к кассе покупать билеты, дышать общим со всеми воздухом, без проволочных ограждений. Подошел поезд, и мы поехали.

В Инте меня опять ввели в 5-й лагпункт, где я лежал в больнице в мае-июне. Там я успел повидать давних знакомых. В бухгалтерии я встретил Алексея Николаевича, он там работал бухгалтером. Мне было приятно встретиться с ним, хотя он смотрел на меня несколько свысока — так обычно ведут себя «придурки». (Им доставляло удовольствие вести себя несколько вызывающе по отношению к рядовым заключенным.) Зато наша встреча с Михаилом Ивановичем была сердечной Он продолжал работать на кухне. В этом лагере еще продолжал отбывать наказание один знакомый ленинградский профессор-еврей, срок которого кончился, но из-за инвалидности его не освобождали.

На этот раз я пробыл в Инте всего два-три дня. В бараке я познакомился с венгерским евреем, тоже этапником. Впервые мне довелось встретить человека, сердце которого всегда обращено к Богу и который знал на память не только обычные молитвы, но и Библию, псалмы и многое из Талмуда. Он вплетал в свою обычную речь изречения наших далеких предков, мудрецов, читал наизусть, по моей просьбе, целые главы из Псалмов. Я как бы морально очистился в его присутствии. Этот человек был настоящим мудрецом. Он рассказал мне подробно о евреях Венгрии, иешиве, где он учился, и городе, в котором он жил

21.9.57 — В Инте мне выдали очень плохие валенки и отправили на Воркуту в столыпинском вагоне. На сей раз вагон был почти пустой, в моем купе был только один зэк — вор-рецидивист. Он все время косил глаза на мои вещи, но боялся ограбить меня из-за находившегося поблизости конвоира (тот был в коридоре). Я старался установить с ним нормальные отношения, угостив его топленым маслом, но парень был молчалив и угрюм.

Поездка продолжалась всю ночь, а утром (ночь и утро в это время года мало различимы) мы прибыли в Воркуту. На вокзале мы ждали, когда станет светло (световой период в это время равен всего двум-трем часам в сутки), и нас, нескольких заключенных, повели в перевалочный лагерь. Дорога была длинная, мы то спускались, то поднимались. Было снежно и морозно, вещи у меня были далеко не легкие (среди них и несколько книг), и иногда я отставал. Со мною были более молодые, они спешили из-за холода, поэтому переход от станции до лагеря измотал меня.