Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Как только мы прибыли в лагерь, нас пришли навещать «земляки». Делалось это с ведома и без ведома надзирателей. В этот лагерь не так часто прибывали новые этапы, а потому каждое новое лицо возбуждало любопытство. Особенно искали земляков нацмены. Если прибывал литовец, латыш, грузин, армянин и т. п., тут же являлись все их братья по нации, знакомились, говорили на своем языке, старались всячески помочь. По большей части новый этапник находил здесь знакомого, родственника, земляка или человека, проходившего с ним по одному делу.

И среди евреев этого большого лагеря быстро распространился слух о том, что с новым этапом прибыл еврей. Наутро пришел ко мне молодой еврей и предложил дополнительное питание. Я отказался, так как у меня еще была кое-какая пища из Абези, но я был тронут теплотой и заботой, проявленными в этих тяжелых условиях.

В бараке были отделения для больных, и иногда кто-нибудь из них заходил в нашу камеру. В памяти сохранился один бандеровец. Я помню его шрамы на лице, горящие глаза, искривленный рот. Он присел вблизи украинца, тоже бандеровца, и они разговаривали между собой шепотом. Я не прислушивался

26.9.57 — Внезапно один из бандеровцев повысил голос и стал проклинать и поносить «усатого». Ни до, ни после я не слышал ничего подобного. Эта брань была направлена против того, кто считался тогда великим вождем, злобную, властную руку которого каждый из нас чувствовал на себе. С полчаса слышна была брань, все молчали, никто не проронил ни слова. Правда, потом говорили, что этот зэк был немного помешан (а какой нормальный рискнет так говорить в наших условиях). Но его слова были мудры, разумны и логичны. Горящие глаза его слушателя тоже выражали многое. Он говорил: «Откуда он взялся на нашу голову, из какого хаоса выпрыгнуло это чудовище и изуродовало наши жизни, сделало черным чистое голубое небо над нашими головами, утопило нас в яме с г…?». Приблизительно таков был стиль его высказываний.

В бараке соблюдался больничный порядок, но питание наше было общее, не больничное. Приносили котел «баланды», кастрюлю каши, черный хлеб, жареную или вареную треску. С этого времени и до конца моего пребывания в лагере (почти четыре года) мы ежедневно получали по куску трески.

Завхоз барака иногда приглашал нас на работу, по большей части на очистку снега. Это работа была неплохая, но заключенные старались увиливать и от нее. Руководствовались известной поговоркой: «Как бы ни работать — лишь бы не работать».

Завхозом там был молодой красивый парень, человек требовательный. Были и такие, которые хотели работать, и в конце концов работали все. В бараке и вокруг него были порядок и чистота. Однако это не содействовало тому, чтобы люди не болели. Больница была предназначена для разного рода больных, были в ней даже два сумасшедших. Один из них был упрятан в отдельную каморку. Он все время говорил что-то невнятное, а иногда обращался к Богу: «Боже мой, Боже мой!». Стоны разбитого сердца… Однажды я встретился с ним в коридоре, он что-то бормотал, затем поднял глаза вверх и обратился к Богу. Звали его Леней. Он был немолод, но его так и называли — Леня. К концу карантина ему стало легче, его кровать поставили в нашу камеру.

После трехнедельного карантина мы прошли врачебную комиссию, и нас перевели в другой барак. Я получил третью рабочую категорию, то есть был признан годным к легкому труду. Меня перевели в барак «черной гвардии» — так звали в лагере барак, в котором были помещены работающие на общих работах, главным образом по очистке снега внутри и вне зоны, вокруг шахты «Капитальная».

Каждое утро после завтрака нас выводили на работу. Мы проходили установленные посты караула, брали лопаты, а иногда и ломы, и кирки, после чего направлялись чистить снег и скалывать лед. Зима была снежная и холодная. Мои валенки были изношены, я замерзал, но почти все были в таком же положении. Наш бригадир не был пунктуальным и разрешал нам согреваться.

В районе нашей работы было несколько недостроенных домов. Один дом для проектного бюро уже достраивался: полы были покрашены, печь топилась. В этот дом мы, бывало, забирались и подолгу сидели — куда больше, чем положено. После этого мы выходили во двор без всякого энтузиазма. Чуть-чуть поработаем — и опять греться. Так обычно проходил рабочий день. Вечером сдавали кирки и другие орудия труда, проходили караул и возвращались в барак «черной гвардии»…

27.9.57 — В бараке «черной гвардии» я находился только несколько дней. Там я лежал на верхних нарах. Барак был переполнен, в нем жили заключенные, работавшие в разных сменах, поэтому всегда было шумно. Бригадир поднимал нас в пять часов утра. Убирали постель (матрас и подушка, набитые соломой, простыня, одеяло), умывались, завтракали (суп, каша, кусок трески, черный хлеб). На это уходило час-полтора, а затем по команде отправлялись на работу.

Население барака было разнообразное, как и везде: русские, западные украинцы, литовцы, латыши, эстонцы и другие. Были и иностранные подданные. С одним из них — евреем из США по фамилии Крамер — я познакомился. Он говорил по-русски и произвел на меня впечатление болтуна. Это был единственный американец, которого я встретил в лагерях. Позже, в том же бараке «черной гвардии», я встретил еще одного иностранца — из Индии. Он жил в Берлине при Гитлере и, возможно, сотрудничал с нацистами.

Через несколько дней меня вызвали к начальнику лагеря. Это был майор лет тридцати с небольшим. В его кабинете сидел оперуполномоченный, капитан Воронов. Рассказывали, что этот Воронов большой формалист в соблюдении лагерного режима, что благодаря ему в лагере полный порядок, даже питание лагерник получает полностью. Не раз он ловил комбинаторов-поваров и сажал их в БУР. Начальник лагеря сказал мне, что он переводит меня в ОТК — отдел технического контроля шахты «Капитальная». Когда я сказал ему, что все годы я работал в области обогащения углей и никогда не работал в ОТК, что я уже стар (мне тогда было пятьдесят лет), что мне не под силу черная физическая работа, офицер ответил, что мне не придется работать физически, что мне надо будет «работать мозгами». Воронов спросил меня о сроке, о статье, о моей работе в прошлом. Он спросил, в каком бараке я живу, и сказал, что прикажет перевести меня в более удобный для меня барак.

На следующий день меня присоединили к бригаде ОТК. Шахта работала в три смены, работники ОТК — тоже. В каждой смене работали две бригады ОТК — подземная и надземная. Они выходили на работу в разное время, надземная — раньше. Я был включен в надземную бригаду.

В первый день моей новой работы мне велели зайти к начальнику шахты. Его фамилия была Прискока, он окончил московский Горный институт в годы войны в Караганде. Я не помнил его имя, но он знал меня и показал мне мою книгу по обогащению углей, стоявшую в его книжном шкафу в кабинете.