Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Незаметно пришел апрель, в лагере уже чувствовалась поступь весны. Снег начал чернеть, валенки стали сыреть. Приход весны как-то ободрял душу. Самое главное — свет все больше стал побеждать темноту. Теплый ветер, тающий снег и свет постепенно вытесняли зиму. На севере переход от зимы к лету длится куда дольше, чем на юге. Северное небо обычно закрыто тучами, поэтому таяние снега идет долго-долго. В апреле, а иногда даже в мае, бывают снежные бури, наметающие горы снега. Все это очень удлиняет весну…

Школьник, и особенно Каплинский, получали высокую зарплату, кажется, до 400 рублей наличными (номинальный заработок был куда выше этого). Однако начальство разрешало выдавать заключенным на руки не более ста рублей — остальное перечислялось на их личные счета или переводилось домой.

Моя дружба с обоими укреплялась, они принимали меры для перевода меня на работу в проектное бюро. Однажды я был на приеме у начальника проектного бюро (кстати, вольнонаемного), он меня хорошо принял и кое-что обещал. Еще в марте пришел ко мне в ОТК Абрам Абрамович Крекер.

6.10.57 — Крекер работал лаборантом в обогатительной лаборатории Центрального научно-исследовательского бюро комбината «Воркутауголь» (ЦНИБ). Он занимался больше делами хозяйственными; кроме того, отбирал в шахте пробы для анализов. Но тогда я этого еще не знал.

Крекер пришел ко мне в ОТК 1-й шахты в начале апреля 52-го года. Мы сидели в моей маленькой обшарпанной комнатке и беседовали. Вскоре мы подружились и оставшееся время моего пребывания в этом лагере я работал у него. Но в тот день я смотрел на него снизу вверх — каждый вольнонаемный в наших глазах стоял очень высоко и был от нас далеко. В Абезе однажды старик заключенный случайно толкнул шофера, внешне похожего на зэка (он был в грязном ватном бушлате). Шофер пожаловался начальству и старика посадили за это на несколько дней в карцер.

Крекер пришел ко мне по поручению начальства ЦНИБа и сказал, что, по всей вероятности, меня возьмут в ЦНИБ на работу. После его ухода прошло много дней, я почти забыл об этом. Но в конце апреля я вдруг получил приказ «собираться со вшами».

Был ясный день. Светило солнце. Таял снег. Хийкин, комендант лагеря, был за зоной и руководил работой бригад по уборке снега вокруг лагеря. Хийкин относился ко мне хорошо, даже сердечно. Это он дал мне старые санки для перевозки моих вещей (чемодана и мешка) во время этапа.

Нас было трое зэков и сопровождали нас два конвоира. Дорога была трудная — спуски, подъемы. Снег уже заметно подтаял и тащить санки было тяжело. Ко всему веревка от санок оборвалась, и я был вынужден взять вещи на плечо и бросить санки на дороге. Но вещи были тяжелы для меня, и я отставал. Два других зэка были молодыми париями, без вещей. Конвоиры тоже были молодыми. Все шли быстро, старший по конвою подгонял меня. В конце концов, он помог — взял часть моих вещей. Позже старший приказал одному из молодых зэков взять мой чемодан, тот это сделал неохотно. Кажется, оба были ворами, а у них, как известно, работа всегда была не в почете.

Наш путь лежал к 9-му лагпункту, расположенному выше. Наконец, мы прибыли туда. Началась обычная процедура: вопросы и ответы, шмон, передача вещей в камеру хранения, получение места в бараке. На следующее утро меня погнали на общие работы.

Этот лагерь не отличался порядком. Столовая была плохая, кормили по бригадам — приходилось долго ждать. Там было семь категорий питания, зависевших от процента выполненной нормы. Подземные рабочие получали лучшее питание, что было правильно.

Через год в этом лагере закончили строительство новой столовой и условия стали лучше.

8.10.57 — Теперь перехожу к наиболее продолжительному — трехлетнему — периоду моей лагерной жизни: с конца апреля 1952 до середины 1955 г. Это период пребывания в 9-м лагпункте «Речлага» и на 8-й шахте комбината «Воркутауголь». Это самая старая шахта на Воркуте. К тому времени она просуществовала уже 20 лет.

9-й лагерь тоже существовал уже много лет. Он обильно пропитан кровью. До нас здесь жили поколения арестантов. Несколько лет тому назад это был лагерный пункт Воркутлага, где уголовники и политические содержались вместе. 18-й барак 62-го ОЛПа дал мне точное представление о совместной жизни с уголовниками. В 55-м году, когда нас снова соединили, я еще раз убедился, как несовместимы эти две категории заключенных. Так власти сознательно отравляли жизнь политическим.

Через два-три дня меня вывели в рабочую зону лагеря: представители ЦНИБа пришли встретиться со мной. Однако чтобы выйти (если тебя не вывели вместе с бригадой на работу), требуется пропуск, а у меня его, конечно, не было. В конце концов работница спецчасти Ворсина (коми по национальности) велела пропустить меня через проходную под свою ответственность.

Познакомиться со мной пришли Наум Иосифович Родный — ведущий специалист коксохимической лаборатории ЦНИБа (он занимался обогащением угля), и Елена Ивановна Меленевская — заведующая этой лабораторией. Для меня они оба были чиновниками высокого ранга.

В рабочей зоне лагеря ЦНИБ имел свой домик, старый и ветхий, в котором была создана лаборатория профессора Георгия Леонтьевича Стадникова. Он был старый зэк (сидел с 1938 г.), специалист по химии горючих ископаемых (уголь, нефть, торф), до ареста работавший в Академии Наук. Его научные труды по истории горючих ископаемых и их происхождении пользовались большой известностью среди специалистов многих стран мира и были переведены на ряд европейских языков. Тогда ему было года 73, но он был бодр — прямая спина, глаза блестят, энергичен.

Родный и Меленевская предложили мне работать в ЦНИБе по специальности — обогащение угля. Из-за строгого режима в Речлаге мне не могли выдать пропуск на право бесконвойного выхода за зону, в поселок Рудник, расположенный недалеко, — там находилась их лаборатория. Таким образом, мне предстояло работать со Стадниковым. Моя должность именовалась «научный сотрудник» с окладом 1600 рублей в месяц.

Для меня это была большая удача. Наша беседа с Родным и Меленевской состоялась в весенний день, в конце апреля. Небо было затянуто тучами, под ногами — мокрый снег. Гуляли мы втроем по рабочей зоне, огороженной колючей проволокой. Почему-то они не предложили мне зайти в лабораторию Стадникова и там побеседовать. Как потом выяснилось, отношения между Стадниковым и вольнонаемными работниками ЦНИБа, особенно Родным и директором Пархановым, были плохими. Из работников ЦНИБа Стадников уважал только Екатерину Павловну Чичикову, в то время главного инженера ЦНИБа.

Короткая прогулка и беседа с Родным и Меленевской имели важные последствия. Началась новая полоса в моем положении в лагере, продолжавшаяся более трех лет. С того дня, вплоть до моего освобождения и возвращения в Москву, где я был восстановлен на работе в Московском горном институте, я работал в ЦНИБе, превратившемся потом, в начале 54-го года, в Печорский филиал Всесоюзного угольного института в Москве (ВУГИ).