Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

В бараке 1-А я жил полные два года — до 1-го мая 1954 г. Потом меня перевели из этого барака в другой, так как тот попал в часть ОЛПа, выделенную из зоны для переоборудования под солдатские казармы.

В 9-м ОЛПе было не менее 50-ти евреев, около десяти из них жили в нашем бараке. Со многими я подружился, искренне полюбил и по сей день вспоминаю о них, как о свете в темном царстве. Так, до последней минуты жизни не забуду Лейбуша Кантаржи, моего молодого друга и товарища…

Первым евреем, с которым я познакомился, был Давид Яковлевич Коган. Как водится среди зэков, он предложил мне, как новому «этапнику», кое-что из продуктов, главным образом сахар. Но я отказался — сахар еще оставался у меня из последней посылки.

Давид Коган — уроженец Аккермана. Внешне симпатичный, невысокого роста, большеротый, носатый, черноволосый. Длинные ресницы прикрывали серые смеющиеся глаза. Тогда ему было года 34. Он был в заключении с 47-го года, осужден на десять лет за сионистскую деятельность и за работу в еврейской общине во время власти румын в Бессарабии. Коган окончил еврейскую гимназию и хорошо знал иврит. Тем не менее, он предпочитал говорить на идиш, хотя не чуждался и иврита. Во всяком случае, со мной, во время наших нечастых встреч, Коган говорил на иврите. Мы редко встречались, потому что я работал в лаборатории во вторую смену, до полуночи, а в лагере бывал днем, когда Давид был занят. Он работал бухгалтером на заводе по ремонту горного оборудования при восьмой шахте.

Коган, будучи убежденным холостяком, оставался страстным поклонником женщин, что нередко было предметом для пикантных шуток его знакомых и друзей. Например, рассказывали, что природа одарила Давида мощной мужской силой. По этому поводу была даже сочинена эпиграмма:

Человеком он был общительным, вечно улыбался своей широкой располагающей улыбкой, обнажавшей мелкие редкие зубы. Он полностью был лишен слуха, хотя любил петь некоторые песни: «Ломир зих ибербейтен» («Давайте помиримся»), и «Рахель гароа эт цан Лаван» («Рахель пасет стадо Лавана»). Он пел ужасно фальшивя, что резало слух, но было смешно.

В Аккермане Давид был членом «Гордонии» — молодежной сионистской организации приверженцев Гордона, одного из основателей еврейского ишува в Палестине. Я плохо знаком со взглядами Гордона, но, кажется, в основе их были заложены идеи заселения страны и «религии труда» — «вкушать хлеб от трудов твоих в поте лица твоего». Молодежь из стран рассеяния должна завоевать Эрец-Исраэль своим трудом. Кажется, Гордон был одним из первых организаторов квуцот и киббуцим. Видимо, в Бессарабии организация «Гордония» была очень большой и активной. После окончания гимназии Давид вышел из «Гордонии» и перешел работать секретарем в еврейскую общину Аккермана. Когда Бессарабия стала советской, Коган переехал в Москву, где жил с сестрой и младшим братом. В Москве работал на крупном строительстве. Администрация относилась к нему с уважением, как к хорошему специалисту. Он всегда досрочно сдавал балансовые отчеты, а это давало возможность аппарату получать премии.

Однако в быту Давид был рассеян до смешного. Когда он погружался в свои мысли, можно было обращаться к нему несколько раз, но он не слышал. Это совсем не значило, что он не любил общаться — напротив, Давид любил поболтать, мог часами рассказывать. У него была острая память. Он хорошо помнил людей, факты, события и во всем улавливал смешное. Все любили его.

13.10.57 — У Давида был какой-то странный идиш: он окал. Видимо, так разговаривают в Аккермане.

Нет у меня и в мыслях выставлять Давида на посмешище, но с ним связано много острот, шуток и смешных историй. В бухгалтерии вместе с Давидом работала молодая женщина, по национальности коми, у которой была дочь и не было мужа. Звали ее Лида. Не знаю, влюбился ли Давид в эту женщину, или это была его очередная шутка, но каждый раз при встрече Давид мне рассказывал о своих сложных отношениях с Лидой. По-видимому, та плохо справлялась со своей работой, и Давид многое делал за нее. Она была заинтересована в хороших отношениях с Давидом. Весь лагерь знал об их отношениях. На каждого зэка, имевшего не только словесную связь с женщиной, в лагере смотрели с завистью: ведь тоска по женщине была самая большая, особенно среди молодых людей, а они составляли большинство в лагере.

Через несколько лет Давид освободился и стал главным бухгалтером РЭМЗа. Лида становилась все старше, а дочь ее выросла. Она продолжала относиться к Давиду с прежним уважением, иногда приглашала к себе домой. Но Давид не рассказывал ничего смешного о своих отношениях с Лидой: в этот период он был захвачен страстью к другой — девятнадцатилетией светловолосой русской девушке

Но по сей день Давид так и остался холостяком…

У Давида Когана было теплое еврейское сердце. У него были хорошие отношения с руководством РЭМЗа, и Давид нередко использовал это, чтобы устроить кого-нибудь на работу. Устроиться на РЭМЗ мечтал любой заключенный — работа там была не очень тяжелая, в тепле, можно было приобрести специальность и даже совершенствоваться в профессии.

Кроме Когана, на РЭМЗе работало еще много евреев, но Давид в какой-то степени был центром, объединяющим нас в лагере. По своей натуре он был человеком открытым, коллективным, любил заниматься общественными делами, и ему это удавалось. Если кто-нибудь из зэков просил Давида о чем-то — не было сомнений, что он всеми возможными средствами постарается выполнить просьбу. Нуждающимся он помогал деньгами и продуктами.

Давид интересовался всем, что появлялось в печати об Израиле, жизнью евреев здесь, и любое проявление антисемитизма вызывало в нем возмущение и огорчение. Если в «Новом времени» появлялась статья об Израиле, Давид первым узнавал об этом, прочитывал и комментировал. Если в газете появлялся фельетон, порочащий еврея, приводились его полное имя, отчество и фамилия (обычно в издевательском тоне), Давид Коган первый читал это и очень огорчался. В 52 — 53-м годах такие фельетоны часто появлялись в печати, причем не только в центральной, но и в провинциальной. То были черные годы для евреев Советского Союза — разгром всех еврейских учреждений, «Дело врачей», массовые увольнения евреев с работы и аресты без всякого на то основания и вины с их стороны. Давид первым узнавал по радио и из газет подобные факты и чутко улавливал слухи. А потом мы обсуждали все это — горстка евреев, вырванных из нормальной жизни и заточенных в лагерную яму на далеком Севере.

Но и здесь, на Севере, учащенно бились живые сердца, мгновенно воспламенялся мозг, безутешно плакала душа…