Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Мительман был осужден за антигосударственную агитацию. Видимо, еще на воле он не мог удержаться от антисоветских анекдотов, и это ему стоило 10-ти лет заключения. Его жена жила в Москве и работала бригадиром в гардеробной Университета им. Ломоносова.

11.11.57 — В 9-м ОЛПе на Воркуте были люди, умевшие развеселить заключенных до такой степени, что те забывали о своих несчастьях. Таким был Дмитрий Давидович Цитленок. Его фамилия, звучавшая как «цыпленок», внешность, речь и манера поведения — все это смешило и забавляло окружающих.

У Цитленка, как и у Мительмана, была рыжая борода. Но если Мительман следил за своей бородой, то Цитленок оставил свою бороду без всякого ухода, и она росла растрепанной и неухоженной.

Цитленок был ниже среднего роста, лагерная одежда делала его еще более неуклюжим. Ходил с палкой, даже пытался прихрамывать — особенно рьяно перед очередной медкомиссией.

Цитленку было менее пятидесяти лет. У него было широкое и круглое лицо. Он хорошо говорил на идиш, с приятным литовским акцентом. Не помню, какое прозвище придумал для него Керлер, но в этом не было надобности, так как все его называли «Цыпленок».

До ареста Цитленок был инженером-плановиком, членом партии. Много лет работал в Москве, затем его направили в какой-то трест в Сибирь. Там у него были недоразумения на работе, он напоролся на стукача, который и засадил его в тюрьму. Его семья жила под Москвой — мать, жена и дочь. Женщины вели хозяйство, у них была своя корова.

Цитленок тоже любил рассказывать анекдоты, но манера их подачи, да и сами анекдоты, отличались от мительмановских и по культуре, и по остроте: они были грубыми, иногда без всякой изюминки. У Мительмана анекдоты подводили к моральным выводам, после них раздавался дружный смех, а после анекдотов Цитленка смеялся он один. В лучшем случае смеялись не над анекдотом, а над ним самим. Он это понимал, но его это не волновало. Он любил много говорить и всегда находил слушателей — заключенные любят слушать. Однако никто не воспринимал его всерьез.

В лагере Цитленок прошел тяжелый путь. Хотя он ходил с палкой и слегка прихрамывал, инвалидность ему не дали. Нарядчики посылали его на тяжелую физическую работу. Он ненавидел черную работу, впрочем, как и все заключенные. Цитленку что-то мешало закрепиться на хорошей работе. Как плановик он бы мог работать по специальности в лагерном аппарате или на предприятиях. Но когда его устраивали на такую работу, долго удержаться на ней он не мог. Давид Коган как-то устроил его на работу в бухгалтерию, но и там он вскоре оказался не на месте — не сложились отношения с начальником планово-производственной части. Тот, правда, был явным антисемитом. Однажды, по словам Цитленка, тот обозвал его «жидом». Какое-то время он работал дневальным в бухгалтерии лагеря, топил там печи по ночам, но и оттуда его убрали

Этот неудачник любил собирать вещи. На последние копейки покупал одежду. Хранил ее в камере, но и в бараке у него был приметный мешок с барахлом. Он любил порядок в одежде, сам ремонтировал ее, перешивал, любил портняжничать. Когда в 55-м году его собрали на этап, то оказалось, что у него вещей было больше, чем у любого другого заключенного.

В 1954 — 1955 гг. он стал писать для заключенных прошения и заявления — это давало какой-то заработок. С тех пор его стали называть «адвокатом». В те годы начали освобождать людей, так что иногда его прошения давали положительные результаты. Такие случаи служили хорошей рекламой дня Цитленка: «клиентурой» он был обеспечен. Надо отдать должное, почерк у него был четкий, красивый, но по стилю его прошения были однообразны и длинны…

…В прошлом году я встретил Цитленка у Керлера. Он был чисто выбрит, подвижен, полон энергии. Но за всем этим угадывался прежний Цитленок…

13.11.57 — Менахем Вольфович Леви — доцент и кандидат технических наук, специалист по сопротивлению материалов. По его фамилии безошибочно можно установить, что он происходит из древней еврейской семьи «левитов». Он был старше меня на два-три года. Родился в Польше, в Лодзи, но в 20-е годы переехал в Россию. Работал Леви в одном из московских институтов. Был женат на русской женщине, у них был сын. В Израиле у Леви была сестра. Я слышал, что после освобождения ему разрешили поехать к ней, и он уехал, уйдя от семьи.

Менахем Вольфович был толстяком (Керлер шутил, что из-за живота он лет двадцать не может увидеть свои мужские достоинства). У него была красивая голова, лицо широкое, с крупным широким носом. Внешне он не походил на еврея.

Менахем Вольфович горячо любил свой народ. Он нередко ходил в синагогу, где и познакомился со стукачом — Сашей Гордоном, посадившим его в тюрьму. Как и многие другие жертвы Гордона, Леви получил 10 лет. По категории труда Леви был почти инвалид, однако его использовали на тяжелых работах — на рытье канав, уборке снега и т. д. Одно время он работал на РЭМЗе, занимался техническими расчетами. Вскоре его все же перевели в категорию инвалидов.

14.11.57 — Об этом человеке можно говорить что угодно, но его никак не назовешь легкомысленным и пустомелей. Керлер иногда изображал, как тот ходит: медленная походка, живот выставлен вперед, руки заложены за спину.

Уж таков был Иосиф Керлер — даже Менахема Вольфовича разыгрывал и подшучивал над ним. Но Леви был не из тех, кто вызывает смех: мы все его уважали. Он не был замкнутым человеком. Разговорившись, он мог говорить увлеченно и высказывал интересные, серьезные мысли. Надо сказать, что Менахем Вольфович не был сторонником советской власти. Слушаешь и убеждаешься в разумности его слов — как будто он выражает твои собственные мысли. До ареста у него была ясная цель в жизни. Молодым переехал он в эту чуждую ему тогда страну — Советскую Россию — с желанием включиться в великое строительство. Женился на русской женщине и стал одним из рядовых тружеников. Однако никогда не угасало в нем чувство преданности своему народу, что и привело его в лагерь.

Иногда мы с Леви говорили на иврите — он его немного помнил с юных лет. Однажды я прочел вслух «Песню песней», и он попросил меня переписать для него эти золотые слова. Эту просьбу я не выполнил из-за осторожности, но до сих пор не могу простить себе это. Поддавшись общему психозу боязни, я не выполнил просьбу человека, для которого, возможно, это значило очень многое, принесло бы немало радости. Через какое-то время я увидел у Менахема Вольфовича «Песню песней» в оригинале с русским переводом.

Вскоре после освобождения Керцмана Давид Коган получил от него письмо, в котором было несколько теплых слов и о Леви: Володя называл его своим наставником и отцом…

В конце 56-го года я встретил Леви в Библиотеке имени Ленина. Там он читал книги на иврите — видимо, готовился выехать в Израиль…