Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

В молодые годы Айзнер жил в Одессе, учился в медицинском институте. Там же познакомился с русской студенткой, им было хорошо вместе. Во время наших прогулок говорил обо всем этом в подробностях, воспламенялся, голос его звучал громко, несмотря на пургу и сильный ветер. Встретишь его бывало (он гулял ежедневно), поздороваешься с ним и спросишь: «Вос херт зих эпес наес, реб Мойше?» («Что слышно нового, реб Мойше?») — Какие могут быть новости в лагере? — Афн бойдем локшн… Начальству и офицерам в лагере хорошо, они лежат в постелях со своими грудастыми бабами, им хорошо. Молотову — тоже хорошо…

Айзнер переписывался с женой, получал от нее из Москвы посылки. Его жена писала жалобы в высокие инстанции, чтобы освободить мужа. Сам Айзнер тоже часто писал жалобы и нросьбы, но, как обычно, получал отказы. Афн бойдем локшн…

…В лагере было два Меллера, правда, фамилия одного была Меллер, а второго — Миллер. Оба — евреи, примерно одного роста, оба — далеко не молоды. Однако судьбы их были совершенно разными.

Миллер был арестован в Харбине в 1945 г., когда Советская армия оккупировала Маньчжурию. Миллер был уроженцем России, бежал во время революции на Дальний Восток и жил там неплохо. Он мне много рассказывал о жизни еврейской общины в Харбине.

20.11.57 — По словам Миллера, его арестовали случайно. Кампания по аресту многих людей в Харбине была проведена за считанные дни. Однажды, когда он был у зубного врача, в квартиру вошли представители Советской армии, сделали у врача личный обыск и тут же арестовали его. Заодно прихватили и Миллера. И дали ему 10 лет. Его отправили на Крайний Север, не дав даже попрощаться с семьей. В Израиле жила замужняя дочь Миллера. Я слышал, что после 10-ти лет заключения, которые он отбыл «от звонка до звонка», ему разрешили выехать к дочери. Полагаю, сейчас он в Израиле.

Миллеру было лет 60, он был инвалид, почти все время работал в КВЧ, где вел делопроизводство и статистику. КВЧ проводила агитацию за повышение производительности труда на шахте, РЭМЗе, на строительстве и других предприятиях. Рядом с бараком КВЧ были установлены красиво оформленные агитщиты. («Шахтеры! Больше угля Родине!») На этих досках каждый день писали результаты работы бригад — проценты выполнения нормы. Если на воле это называлось «социалистическим соревнованием», то в лагере до 1954 г. — «трудовым соревнованием». В руках Миллера были сосредоточены данные о производительности труда бригад, и он вел подсчет результатов «трудового соревнования».

Попутно замечу, что в отношении политических заключенных, врагов народа, слово «социалистическое» считалось неподобающим, во всяком случае, офицеры в лагере не хотели осквернять это святое слово и использовать его среди «преступников». С дуновением нового ветра, в 1953–1955 гг., постепенно стали пользоваться этим термином и по отношению к политическим заключенным.

Кроме Миллера, в нашем лагере были еще «китайцы» из Маньчжурии. Одного из них, адвоката со сроком 25 лет, русского, я хорошо помню. Однажды кто-то «настучал», и нескольких «китайцев», в том числе и Миллера, посадили на несколько дней в БУР за якобы антисоветские разговоры. Это было уже в 55-м году, незадолго до его освобождения. Я тогда жил с ним в одном бараке.

Вообще белоэмигрантов в нашем лагере было довольно много. Кроме «китайцев» — заключенные из Болгарии (об одном из них — Георгии Павловиче Пшеничном — я рассказал выше), Чехословакии, Германии. Был один старик, русский, оказавшийся в Германии в годы первой мировой войны и оставшийся там после плена. Он женился на немке, у него была большая семья (он занимался огородничеством). Его арестовали как белоэмигрантского шпиона, возможно, обвинили еще в чем-то […]

21.11.57 — Второй Миллер — точнее Меллер, Моисей Соломонович — был хорошим линотипистом и перед арестом работал в типографии еврейского издательства «Дер эмэс», где печаталась газета «Эйникайт» Его арестовали во время ликвидации этого издательства.

Меллеру было около 50-ти. Невысокого роста, немного близорукий, он говорил на идиш с литовским выговором — красиво и четко. По-русски он говорил неважно. На воле он был рабочим, в лагере — на общих работах. Здесь у него появилась экзема, и некоторое время он находился в больнице.

Я любил беседовать с этим простым человеком. Он рассказывал, что несколько лет работал в Якутии (или в Киргизии) линотипистом. Оттуда вернулся в Москву. Несмотря на свою болезнь и тяжелый физический труд, Меллер никогда не утрачивал душевного равновесия, в беседах со мной ни разу не проявил слабости или подавленности. Мы помогали ему чем могли…

… Роман Борисович Серебро — еврей, инженер-механик, работал на черных работах и никак не мог устроиться по специальности. Какое-то время он работал на РЭМЗе, но не закрепился там. Видимо, у него не было практического навыка работы на машинах, станках. Вскоре его перевели на общие работы. Он не хотел сдаваться: как это так, инженер — и общие черные работы! Но он должен был подчиниться — уж лучше работать на общих работах на РЭМЗе, в тепле, чем на такой же работе на лютом морозе под открытым небом. И все же однажды он наговорил грубостей своему начальнику, и его выгнали с РЭМЗа, определив в другую бригаду, трудившуюся на тяжелых работах на открытом воздухе.

Серебро был арестован вторично за какую-то антипартийную деятельность в прошлом. Его русская жена жила в Акмолинске, куда он был когда-то сослан. Я много беседовал с ним по вечерам. Иногда он заходил ко мне в лабораторию, чтобы согреться. Это был простой, хороший, тонкий человек, чувствительный к проявлению антисемитизма. Ему было за сорок. Худой, ладно скроенный, красивый мужчина. Летом 54-го года он долго работал под северным солнцем, хорошо загорел, но испортил себе сердце. На медкомиссии, увидев его загорелое тело, врачи сразу же зачислили его в первую категорию и послали на самую тяжелую работу — в шахту. Болезнь сердца между тем прогрессировала, у него начались частые приступы. Врач освобождал его на несколько дней, но боль не унималась. В конце концов, после длительных ходатайств, Серебро, несмотря на нерешительность врача, все же госпитализировали. В больнице ему стало несколько лучше. Он уже мог играть в шахматы. Однажды во время игры в шахматы почувствовал себя плохо. Поднял руку вверх, застонал и тут же скончался…

У нас был румын, хоронивший умерших. Он выполнил все нужные процедуры. В столярке сколотили простой гроб. И вот телега медленно везет гроб с телом Романа Борисовича Серебро в последний путь. Раскрылись лагерные ворота, телега заскрипела по направлению к лагерному кладбищу… Так Серебро ушел на вечный покой. Царство ему небесное.