Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

30.11.57 — После смерти «Уса» в лагере начались изменения. Как я уже рассказывал, при первой амнистии в 1953 г. освободили заключенных, срок которых не превышал пяти лет. Затем были изданы правила освобождения несовершеннолетних (до 18-ти лет), инвалидов и заключенных, отбывших две трети срока (все это по решению местного лагерного суда). Однако в 1953 — 1954 гг. число освобожденных было мизерным. Начальники лагеря кормили нас обещаниями, говорили, что, мол, в Воркуте имеется только один лагерный суд, и он не успевает рассматривать дела. В таких условиях создалась почва для кривотолков. Вновь расцвело «агентство ОБС» — «одна баба сказала». Каждый выдумывал удобную для себя версию. Прибалтийцы говорили, что только их освободят и вернут домой, среди евреев ходили свои слухи, и т. д. Снятие Берии тоже воодушевило людей и послужило поводом для самых разнообразных слухов. Реабилитация «врачей-отравителей» и отмена награждения орденом Ленина той подлой женщины, которая якобы «разоблачила преступников-врачей», были большой радостью для заключенных. Действия правительства по отмене этого позорного «дела» были для нас, евреев, настоящим праздником.

И хотя внутрилагерная жизнь текла своим чередом, по установленным правилам, все же в 54-м году как будто бы на горизонте пробился светлый лучик: началось освобождение людей, и у каждого появилась надежда на собственное избавление…

Я рассказал лишь о некоторых евреях, с которыми был в 9-м лагере Воркуты. Конечно, их было значительно больше. Хочу вспомнить еще о некоторых своих собратьях.

Моисей Филиппович Юнэк — еврей из Николаева, лет около 50-ти. Срок 25 лет. Не знаю точно его дела — кажется, он хотел каким-то способом бежать за границу. Его жене тоже дали 25 лет. Он был инвалидом-сердечником, работал сторожем в конюшне у Динабурга. Умница, с задатками лидера, в его присутствии даже Давид Коган не позволял себе вольности в разговорах. Юнэк ненавидел нашу жизнь. Его комментарии к событиям были всегда ядовиты. Он много повидал на своем веку, до ареста был человеком с положением и со средствами (так о нем говорили). Он подружился с Давидом Коганом, Елиным и другими, собиравшимися иногда летними вечерами во дворе конюшни.

Юнэк знал много народных песен, но наши отношения были не настолько близкими, чтобы я мог попросить его спеть что-нибудь. Только однажды я слышал, как он пел: «О, душа моя исходит по тебе…». Эта песня тронула меня, и я пытался петь ее, хотя плохо помнил слова. До сих пор передо мной горящие глаза этого умного пожилого человека, сторожившего быков и лошадей, в широком бушлате и с металлическим зубом во рту… Слышал, что Юнэк — единственный, кто отбывает наказание в лагере по сей день.

2.12.57 — Лев Езриевич Елин, старый арестант с 37-го года, инженер, получивший 20 лет якобы за вредительство на заводе. Здесь он работал некоторое время на РЭМЗе, затем — в шахте.

Иврит он не знал, идиш не любил. Жена у него была русская, дочь (я видел ее снимок) — красивая женщина. Они жили на Дальнем Востоке, где дочь и ее муж работали геологами.

Елин дружил с Коганом и Юнэком, я же с ним тесно не общался. У него было, как говорится, «еврейское сердце» — он старался помочь кому мог с устройством на работу. Как старый лагерник, он имел хорошие связи с инженерами и служащими Воркуты.

Как и многие другие, Елин тоже любил параши и просто трепотню. С Давидом Коганом и Юнэком он вел длительные беседы… Много лет он был лишен нормальной жизни. Человек он был умный, с большим жизненным опытом, умел бороться за существование, а в лагерных условиях это борьба не на жизнь, а на смерть. Елин был большим жизнелюбом, а семнадцать лет в лагере — это почти целая жизнь! И хотя мы с ним не были близки, я его уважал и любил.

4.12.57 — Саша (Александр Израилевич) Айсерович работал техником по рентгену (в нашей санчасти был рентгеновский аппарат для сердца, легких и других органов). По специальности Саша был специалистом по связи, разбирался и в электронике, сам мастерил радиоприемники. Он получил 7 лет и освободился в марте 54-го года. Арестовали его в армии. Хотя Саша любил поговорить, но этой темы он не касался.

Тогда Саше было лет 36 — 37. Он был брюнет, сероглазый, среднего роста, всегда выглядел небритым. Умница, он говорил остро и оригинально. Ненавидел врача Грушевского (тоже еврея), работавшего в санчасти рентгенологом и хирургом. Они были связаны по работе — Саша всегда должен был присутствовать при рентгеновских исследованиях, включать и выключать аппарат по указанию врача. Но между ними была глубокая вражда. Саша не жалел для Грушевского самых резких эпитетов, находил для него такие язвительные выражения, которые не каждый смог бы придумать. Саша не получил еврейского воспитания, даже почти не знал идиш, был воспитан на русской культуре. Его отец был старым большевиком (кажется, и он прошел ГУЛАГ).

Однако в лагере Саша столкнулся с новыми, неизвестными доселе явлениями и начал интересоваться своим народом и его культурой. Он научился читать на идиш и, хотя дружил с Колей Старцевым, главным «культоргом» КВЧ, близко сошелся и с некоторыми евреями — с Кантаржи, Керлером, Гельфондом (тоже работником санчасти) и Жоржем Грином (последний был хорошим инженером-электриком).

Я тоже был немного связан с Сашей Айсеровичем. Как я уже рассказывал, я сделал несколько изобретений в лагере, одним из которых был рентгеновский аппарат для обогащения угля. Это изобретение было сделано вместе с Кумером и Айсеровичем. Кумер был ответственным за механику, Айсерович — за электронику, а я — за технологию. Мы назвали этот аппарат АРС — автоматический рентгеновский сепаратор. В связи с этим изобретением у меня было много бесед с Сашей, который произвел на меня впечатление хорошего, дельного инженера.

Саша работал и в КВЧ: он отвечал за освещение зала в клубе. В нашем лагере была самодеятельная труппа, которая ставила пьесы Гоголя, Чехова, Островского, в их числе «Женитьба», «Медведь», «Лес» и другие. Кроме того, ставили музыкальные спектакли — «Шельменко-денщик», «Свадьба в Малиновке» и другие. Были и эстрадные концерты.

5.12.57 — Роли женщин в этих постановках исполняли мужчины. Мне запомнился украинский парень Федя, который на этом специализировался. Он умел представлять и молодых девушек, и старых бабушек. Дирижировал хором Тимофеев, работавший в санчасти секретарем. До ареста Тимофеев служил дьяконом в православной церкви. У него был замечательный баритон, иногда он пел соло на наших концертах. Но главное — он оказался прекрасным организатором и дирижером. Хотя хор состоял только из молодых заключенных, он был на достаточно высоком профессиональном уровне.