Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

После освобождения он остался на РЭМЗе. К нему приехала жена. Как-то я встретился с ними у Сольца (о нем ниже). Вскоре после освобождения его и жену реабилитировали, однако они остались работать в Воркуте, где зарплата была гораздо выше.

Виттенберг был близок с Юрием Михайловичем Гурвичем (он же Бурвич), который был моложе Виттенберга лет на десять. Гурвич-Бурвич был сыном одного из представителей (кажется, торгпредства) посольства Советского Союза в Лондоне, с детства жил в Англии, прекрасно знал английский язык и был хорошим инженером-машиностроителем. Он тоже работал на РЭМЗе в должности мастера механического цеха.

Юрий Михайлович тоже был космополитом и не делал различий между людьми разных национальностей. Он был осужден на 10 лет за то, что попал в плен к немцам. Хотя я с ним не был дружен, при случае мы вели длительные беседы. Он много читал, хорошо разбирался в мировой литературе. Однажды мне удалось достать «Сагу о Форсайтах» Голсуорси, которая была для него как целебное вино

Он отбыл в лагерях почти весь свой срок, но после освобождения ему было еще менее сорока лет. Он остался работать в Воркуте (на другом заводе). Однажды я его встретил. На нем было кожаное пальто, добротная меховая шапка. Он рассказал мне о себе. Он был холостяком, и немало воркутинских девушек засматривалось на него. При общении с девушками и женщинами Юрий Михайлович не придавал значения ни расе, ни цвету волос, ни национальности. Он также любил «веселить душу» вином.

19.12.57 — Вспоминаю еще одного еврея — мастера механического цеха Майзлера. Это был крепкий парень, родом из Польши. В годы войны он был на территории, оккупированной нацистами, и чудом уцелел. Он тоже работал переводчиком, выдав себя за нееврея. Я не питал к нему дружеских чувств — возможно, мне казалось, что тени погибших втайне преследовали его: ведь этот парень работал на немецкую армию, а может быть даже на гестапо!

Как поется в песне: «Ицик хот шойн хасене гехат» («Ицик женился, и горька была его доля»). Горька была и судьба этого парня. Он освободился и женился на какой-то немолодой и некрасивой еврейке. Определенную роль в этой женитьбе сыграла Эсфирь Григорьевна Шевчук, главный бухгалтер ЦНИБа: она познакомила его с этой женщиной. Хорошо выпили. Парень остался с ней на ночь, а рано утром Эсфирь Григорьевна ворвалась к ним в комнату и стала поздравлять: «Мазал тов! Поздравляю! Желаю удачи!» Свадьба при этих условиях была неизбежной. Возможно, его семейная жизнь не так уж плоха. Я слышал, что у них родился ребенок, и что его жена работает начальником планового отдела в каком-то учреждении, получает хорошую зарплату.

…В конце 53-го года к нам в лагерь был привезен Володя Спектор — молодой еврейский парень лет двадцати шести, брюнет с приятным лицом и красивой улыбкой. Он любил смеяться, открывая при этом два ряда белых зубов, на один из которых была надета металлическая коронка.

В лагере Владимир Израилевич Спектор работал художником в КВЧ, вместе с Михаилом Михайловичем Иоффе. Возможно, старый Иоффе боялся, что Спектор вытеснит его с этого места, и начал «капать» на него и отзываться о нем весьма недоброжелательно. Спектор был заподозрен в стукачестве. Были не только подозрения Иоффе. Из штрафного лагеря, откуда прибыл Спектор, передали, что его следует опасаться. У меня было с ним несколько бесед. Он рассказал, что был арестован в Германии за участие в переправке за границу евреев, желавших уехать в Израиль. Тогда он был советским офицером. Я питал к нему доверие и однажды привел его в барак со свиньями, где работал Керлер. Леня Кантаржи тоже был там. Мы ели жареный картофель, приготовленный Иосифом Керлером. Тогда же мы были свидетелями остроумной перепалки Иосифа со Спектором. Последний был остроумным, приятным человеком, быстро устанавливал отношения с людьми. Он много видел, много пережил в лагере — его лагерный стаж был больше нашего.

Через какое-то время видели, что Спектор разговаривал с Мельниковым — «опером» нашего лагеря. Он был первым среди получивших пропуск на право выхода за зону лагеря (летом 54-го года). И все же никто так и не смог доказать, что он стукач. Мне думается, слухи об этом были преувеличены.

23.12.57 — Спектор нередко приходил в нашу лабораторию — ему нравилась Луиза Николаевна. Луиза его уважала и испытывала к нему не только дружеские чувства (она сама говорила мне об этом). Начальство строго следило, чтобы не допускать связи между зэками и вольнонаемными. Кроме того, не было условий для встреч. Однако после того, как Спектор получил пропуск, он приходил к Луизе домой. В городе у него были и другие девушки, которых он навещал. Но за ним была установлена слежка. Его «застукали» и лишили пропуска.

Спектор страдал от лагерной жизни: он был свободолюбив, любил ухаживать за женщинами. Мне он показывал фотографии своих лагерных приятельниц. Одна из них была очень красива, до сих пор помню ее кудрявую голову и прекрасные глаза.

Родители Спектора жили в Пятигорске. Это были весьма культурные люди, отец — полковник, мать — врач.

Спектор все время ожидал вести об освобождении. В 55-м году его перевели в другой лагерь. С тех пор я его не видел и ничего о нем не слышал. […]

25.12.57 — […] В 9-м лагере было еще три еврея-инженера: Шейнман, Шаймович и Хацкелевич, все трое в возрасте до 50-ти лет. Они были далеки от еврейства. Шейнман и Хацкелевич — кандидаты наук. Сергей Михайлович Шейнман окончил физико-математический факультет Политехнического института в Ленинграде. Все годы он работал в области геофизики, напечатал много научных трудов. Он был талантливым математиком. Арестован за «антипартийную деятельность» и получил, кажется, всего 8 лет. В лагере Шейнман работал геофизиком и был освобожден в начале 54-го года.

27.12.57 — Шаймович был инженером-механиком, работал в Ярославле на резиновом заводе. В юности жил в Кишиневе, учился в Париже, затем приехал в Советский Союз. Несколько лет он работал на заводах рабочим. Был арестован по обвинению во вредительстве, вместе с ним арестовали человек десять с Ярославского резинового завода. Его увезли от нас в 54-м году. Я с ним часто беседовал, но у меня он не остался в памяти — возможно, потому, что в нем не было ни искры сочувствия к страданиям и проблемам еврейского народа. Некоторое время Шаймович работал токарем на РЭМЗе. После перехода на инвалидность он стал работать медбратом в той же больнице, где лечился. Это был простой и приятный человек. Во всех подробностях он рассказывал о ходатайствах жены перед высокими инстанциями по поводу его ареста.

Хацкелевич работал в одном из лагерей инженером-проектировщиком. Его перевели на такую же работу на РЭМЗ после освобождения Билика. Пока переводили Хацкелевича, уже был принят другой инженер. Короткое время он работал в Печоргеологии. Но и тут ему не повезло. Хотя Хацкелевич был кандидатом наук, у него была узкая специализация — зубчатые колеса и сцепление. В результате его перевели на общие работы, где он очень страдал.