Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Слухи, сны — все шло от сердца к сердцу Это немного согревало сердца узников холодного Севера Чувствовалось приближение весны…

8.1.58 — С февраля по май 55-го года уголовников прибывало все больше и больше, а жизнь в лагере становилась все хуже и хуже. Прогулки в лагерной зоне стали опасны, посещение клуба тоже не доставляло радости. Однажды в клубе во время киносеанса у меня украли очки: видимо, для практики, чтобы не потерять профессиональные навыки. Зачем молодому парню чужие очки?! Я повесил объявление, что дам вознаграждение за возвращение мне очков, — но бесполезно…

Помню свой перевод в 11-й барак из барака Динабурга. Раньше в нем обитали уголовники, теперь его опять отдали нам. Барак был разделен на три секции. В одну я попал вместе с реб Мордехаем Шенкарем, Михаилом Исааковичем Мительманом, Давидом Коганом и Хасиным… Это был своего рода еврейский уголок. Жил тут и Родин.

Это были мои последние дни перед освобождением. Мительман тогда усиленно занимался своим вечным календарем, а Давид много работал и много читал. Дневальным был отвратительный тип. Говорили, что он стукач. В наш барак, бывало, приходил вор — молодой некрасивый парень 19-ти лет. Звали его Витя, Виктор Кузьмич, — отец-циркач, видимо, был русский, а мать — еврейка. У него был замечательный музыкальный слух, он хорошо играл на аккордеоне, знал много еврейских мелодий. Зэки уважали его.

Наша лаборатория находилась далеко и в неудобном месте, и мы решили перевести ее в освободившийся домик Стадникова — тот перешел работать за пределы зоны. Однажды утром мы заняли этот домик. В нем я проработал более двух лет. Состав работников оставался тот же. Луиза приходила каждый день, но, боясь возможных актов насилия со стороны уголовников, я стал давать ей задания, которые она могла выполнять в большой лаборатории вне рабочей зоны лагеря.

Отделение ВУГИ послало несколько просьб о выводе меня на работу вне зоны, но лагерное начальство отказывало. В нашем лагпункте был «опер» Голубев. О нем говорили, что это был отвратительный тип. Ему я обязан тем, что до конца срока так и не смог получить разрешение работать вне зоны. Правда, у меня был пропуск на право находиться вне зоны с 6 утра до 6 вечера. Тогда и было принято решение закрыть мою лабораторию в рабочей зоне и перевести в поселок Рудник, в большую лабораторию ВУГИ.

Апрельским утром 1955 г. мы погрузили на телегу все оборудование нашей лаборатории и выехали из рабочей зоны. Андерсону и Ходжаеву пропусков не выдали, их перевели на другую работу. Нашим хозяйством занимался Крекер.

Наступила весна, длинные северные дни, белые ночи — дни томления духа и неисполненных надежд. Начали освобождать людей, выводить их на жительство за зону, давать пропуска, однако в 9-м лагере еще оставалось несколько евреев. Так, Хасин и Рутенберг получили отрицательный ответ на свои заявления о пересмотре их дел, Файман лежал в больнице с сердечным приступом, Фердмана перевели в инвалиды и сняли с работы в бане, Каменецкий боролся с приступами астмы эфедрином (я достал ему это лекарство в аптеке в Руднике), Леви — тоже инвалид — почти все время играл в шахматы и ничем другим не занимался. Он получил посылку от сестры из Израиля. Мы все осмотрели вещи, прибывшие оттуда, и наши сердца радовались. Динабургу срезали срок с 25-ти до 10-ти лет. С Лейбушом Кантаржи мы встречались и пели грустные песни, реб Мордехай Шенкар продолжал, как всегда, обращаться к Всевышнему: «Я обращу глаза к горам: откуда придет мне помощь?».

Снег начал таять, хотя, как обычно на Севере, очень медленно. Стало грязно, это портило настроение. Однако радовали белые ночи, небо очистилось и просветлело. Подул ветер, и нам казалось, что он несет на своих крыльях мечту об избавлении.

9.1.58 — В воркутинском поселке Рудник жила семья Сольц — Хаим Рувимович, его жена Нехама и их дочь Сара. Хаим работал химиком в аналитической лаборатории «Печоргеология», Сара училась во втором или третьем классе школы, Нехама занималась домашним хозяйством. Хаим и Нехама знали иврит. До сорокового года они жили в Каунасе, поженились в 39-м году, еще в буржуазной Литве. Когда я с ними познакомился (1955 г.), Хаиму было лет сорок. Он был статным и красивым брюнетом с горящими глазами. Он просидел в лагере 7 лет, весь свой срок Нехама и Сара все эти годы жили на востоке страны, а после освобождения Хаима приехали к нему в Воркуту. Насколько мне известно, Хаима арестовали за «национализм».

Нехама — литовская еврейка, крупная, с широким приятным лицом. Она любила писать письма. Выглядела Нехама чуть старше Хаима, хотя на самом деле была моложе его. Осенью 55-го года у них родился сын, которого назвали Рувимом.

Сольцы жили на Рудницкой улице, номер 7. В их доме я провел много счастливых часов.

10.1.58 — В доме Сольцев царил дух иврита. Это был по-настоящему еврейский дом на Севере. Хаим и Нехама принимали зэков с радостью. Когда мы получили пропуска, каждый из нас нашел дорожку к этому приветливому дому, к светлому очагу. Там я встречался с Иосифом Керлером, Леней Кантаржи и Давидом Коганом. Реб Мордехай Шенкар, который наконец-то тоже получил пропуск, был в их доме как член семьи — он варил для себя кошерную пищу (Нехама помогала ему в этом). Кроме людей нашего лагпункта, там я познакомился с Иосифом Борисовичем Урманом и его женой Кларой Исаевной, с Абрамом Бандесом и его женой Этеле, с Идой Потик, с Хайчуком и его женой Рут, с Линой и ее прекрасным мужем Мошковичем. Большинство этих хороших людей я, конечно, уже никогда в жизни не увижу, но до последнего дня жизни буду их помнить…

Все мы, жившие собачьей жизнью в затхлом бараке на голых нарах, впервые почувствовали себя у Сольцев как дома. Там сложилась какая-то особо теплая еврейская атмосфера, близкая душе и сердцу. Приходить в их дом для меня было праздником. Я провел у них много часов. После моего освобождения мы также иногда встречались у Урмана, один или два раза были у Хайчука, Бандеса. Говорили на иврите (к сожалению, не все знали иврит), пели еврейские народные песни, иногда даже выпивали. Было хорошо. Возможно, даже лучше, чем сейчас…

Вначале, из осторожности, я редко захаживал к Сольцам, но познакомившись с ними ближе, я уже никого не подозревал в стукачестве, тем более, что там никогда не вели антисоветских разговоров. Некоторые всем сердцем стремились уехать в Израиль — большинству это удалось: уехали Бандесы, Хайчук с Рут, Лина с мужем и, кажется, Ида Потик с мужем (они поженились после моего отъезда из Воркуты, ее мужа звали Семен Фиш) уехали в Польшу. Однако совсем близко я узнал этих людей уже после моего освобождения.

Весна 1955 г., дули новые ветры, но я еще в лагере под неусыпным надзором Богаенко и Голубева. Все еще 11-й барак, верхние нары, жесткие доски. Некрасивый еврейский воришка наигрывал на гармонике. В зоне по дешевке торговали лагерной одеждой, дни становились все длиннее и длиннее.