Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Дни я проводил в лаборатории в поселке Рудник. Там было много хороших людей, большинство из них — бывшие заключенные… Кроме Луизы Николаевны Путятовой у меня работала помощницей Мария Петровна Стеценко — очень хорошая женщина и прекрасный работник. Она приехала из Ростова-на-Дону вместе с сыном Анатолием к отбывшему срок мужу.

В лаборатории мне приготовили комнату для жилья на тот случай, если разрешат жить вне зоны. Начальник филиала ВУГИ требовал в своих письмах вывода меня на жительство за зону, как это разрешили Стадникову, но «опер» Голубев уперся и не разрешил. Причину его отказа я не знаю и по сей день…

24.1.58 — Первомайские праздники 55-го года я провел в 9-м лагпункте. Начальник Богаенко был человеком грубым и жестоким. Лишь иногда на его лице мелькала фальшивая улыбка — он хотел казаться доброжелательным. Он был жадным и в большом, и в малом. Может быть, в глубже души он осознавал свои черные дела, свою роль палача. Но вся лагерная система, растаптывающая человеческое достоинство заключенных, искоренила в нем какие бы то ни было движения души. Вероятно, начальник лагеря должен быть палачом, иначе он не мог бы быть начальником…

Примерно 9-го мая мне приказали «собираться со вшами». Об этом мне сообщили за два дня. У меня было достаточно времени, чтобы попрощаться с товарищами. Вместе со мной должны были идти Мительман и еще несколько зэков. Нас перевели с вещами в рабочую зону. Мы долго стояли у ворот в бушлатах и в сапогах. Была весна. Под ногами грязь, в небе плыли чистые облака, сияло холодное северное солнце. Кое-где виднелись зеленые побеги, в тундре началось пробуждение природы.

К нам вышли заключенные попрощаться. Из РЭМЗа пришли Леня Кантаржи, Давид Коган и другие. Что ждало нас?!

25.1.58 — И вот я опять шагаю по грязной дороге. В руке деревянный ящик с вещами, на плече — мешок. На сей раз нас этапируют в лагерь шахты № 40. Нас сопровождает Ворсина, работник спецчасти 9-го лагпункта. Идти всего несколько километров. Рыжая борода Мительмана чуть колышется от весеннего ветра. Мы прибыли. Остановились недалеко от входных ворот лагеря, где нас окружили солдаты охраны с автоматами. К нам вышли представители лагерного начальства — Павлов, Кириллин и другие. Начались переговоры между ними и Ворсиной. Прошел слух, что этот лагерь не примет нас, потому что ему нужны молодые рабочие первой категории, годные для работы в шахте, но никак не инвалиды, коими мы были. Вскоре нас повернули обратно.

Мы вернулись в 9-й лагерь. 11-й барак, верхние нары, Мительман, Хасин, Коган и уважаемый мною реб Шенкар — все на месте. Онять встречи с Кантаржи, тихие песни белыми ночами, беседы на иврите… Через неделю снова объявили об этапе и опять повели той же дорогой. На сей раз новый лагерь нас принял. Вначале поселили в 34-й барак — пустой, грязный и без всяких удобств. В этом бараке мы прожили несколько дней, никого из нас на работу не выводили. Я тоже не работал, так как у меня забрали мой пропуск. Наконец, мне удалось позвонить Присадскому. Он и Меленевская пришли к нам в лагерь и обратились к начальству о выдаче мне пропуска. Через неделю все уладилось, и я стал опять ходить на работу.

Расстояние от моего нового лагеря до лаборатории в поселке Рудник было около 5-ти километров. Большая часть дороги проходила по тундре, частично — вдоль рельс железной дороги. Дни стояли ясные, круглые сутки было светло. Путь лежал мимо шахтерского поселка, дальше — тундра, справа — кладбище для заключенных. Простые деревянные кресты, на них расплывшимися буквами неграмотно написаны фамилии умерших, их имена, год рождения и смерти. Вот доска на могиле еврея, про которого мне рассказывал Левин — один из зэков в новом лагере. Я помню только его имя — Аркадий. Это был рослый мужчина, умерший от сердечного приступа.

26.1.58 — Я прохожу мимо этого печального места, спускаюсь вниз, к железнодорожным рельсам. Над головой светлое небо. Из-под мха пробиваются жалкие цветочки, бледные, без запаха. Через какое-то время с левой стороны виднеется двухэтажное здание филиала Института вечной мерзлоты… Вот и 9-й лагерь, где я прожил последние три года. Со всех сторон он огорожен рядами колючей проволоки, натянутой на деревянные столбы. За этой оградой мы пели дорогие нам песни, говорили на иврите, там изнывала наша душа. Бушевали снежные бури, по ночам выла пурга, а мы мечтали…

Теперь мне надо повернуть налево и спуститься по крутой дорожке вниз. Вот поселок Рудник и лаборатория «Печоргеология». Здесь же моя лаборатория по обогащению угля. Еще рано, 6–7 утра, пока никого нет, сотрудники придут к 8-ми. Мне открывает дверь Мария Ивановна, работавшая в ночной смене уборщицей. Она небольшого роста, крепкая, ей 48 лет, и она, как все женщины, словоохотлива. Любит рассказывать о своих семейных неурядицах. Мне это уже все известно, но она вновь и вновь рассказывает, как от нее ушел муж. Он тоже был зэк. К нему после освобождения приехала его Маруся из Иванова, где они оба работали на ткацкой фабрике. И он ушел, оставив ее с двумя девочками. Теперь она замужем за другим, тоже бывшим заключенным. Вся беда в том, что муж пьет, весь свой заработок он тратит на водку, да еще и от нее требует денег на выпивку. А когда напивается, начинает скандалить, а бывает, что и бьет ее — из ревности, как она говорит. Ее старшая дочь замужем за немцем и уже родила двоих детей. Внуки липнут к ней, а она очень занята — работает с утра до вечера. Младшей ее дочери всего 13 лет, она учится в школе. Однажды муж напился и пытался изнасиловать ее девочку…

Подобные рассказы я слушаю от Марии Ивановны каждое утро. Затем она начинает жаловаться на порядки в учреждении. Она недовольна Присадским — он не заботится о порядке. Даже веники она должна покупать за свои деньги… Далее следуют рассказы о кино. Это ее слабость, и она не пропускает ни одной кинокартины… Обычно я не все улавливаю из ее рассказов.

Но я тоже люблю кино, люблю тени на полотне экрана, темноту и тишину в зале…

30.1.58 — […] Пришел на работу Виктор Казимирович, литовец, в прошлом католический священник. Он отсидел 10 лет и недавно освободился. Человек приятный, высокий, лет 40 с лишним. Он нуждался в особых очках и писал во многие аптеки Москвы, а также в Министерство здравоохранения, но получал ответ, что линзы для его очков в нашей стране не производятся. Все же он в конце концов получил стекла из кооперативной мастерской под Москвой. Об истории его очков он долго и обстоятельно нам рассказывал. Виктор Казимирович хорошо знал Библию и даже мог по памяти воспроизвести на иврите первые рассказы из Бытия. Его обвинили в связях с заграницей и сослали в Воркуту. Он был культурным человеком, хорошо ориентировался в различных жизненных ситуациях. За годы его службы у него исповедовалось немало людей, и он глубоко чувствовал их души. Я любил разговаривать с Виктором Казимировичем. Он много рассказывал мне о человеческих слабостях и о движениях человеческой души…