Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

7.2.58 — То лето, помнится, было теплое, намного теплее прошлых. Вода в реке Воркута настолько нагрелась, что люди стали купаться. Вспоминается выходной день, когда Хаим, Нехама, еще несколько наших друзей и я провели на берегу реки целый день. Все мы загорели, а у меня даже «слезла» кожа. Это было приятное ощущение — юг на Крайнем Севере. С большим наслаждением я вспоминаю этот день — наши беседы, шутки, прыжки в воду. Солнце жгло оголенные тела. На реке — лодки, среди них и одна парусная. Болтала Сонечка, мы тихо напевали…

С конца июля или с начала августа я стал часто купаться в реке по дороге на работу или с работы. Купанье в прохладной воде — что может лучше освежить и ободрить?! От радости хотелось петь, мысли улетали в небо…

Я еще ничего не рассказал об Иосифе Борисовиче Урмане. Он с женой Кларой Исаевной жили в Черновцах. Незадолго до ареста они переехали в Москву, где он преподавал иностранные языки в каком-то вузе. После освобождения вернулся в Черновцы, теперь ему лет 50. Детей у них нет, его жена — приятная и культурная женщина. Урман жил в Воркуте вне зоны, работал в ППЧ лагеря нормировщиком. Урман хорошо говорил на иврите, любил еврейские песни. У него я научился песне «О, построим!» («О, ибонэ!»).

Урман был лысым, голос у него был мягкий, приятный, глаза голубые. Он много видывал на своем веку. Общение с ним доставляло радость.

Иногда у Хаима мы устраивали небольшие пирушки — это всегда было приятным событием… На такие встречи приходили Лейбуш, Давид, Керлер, Шенкар и другие. Все мы, кроме Хаима и Шенкара, хорошо выпивали. После этого мы пели от всего сердца. Кантаржи пел приятным и душевным голосом, я его поддерживал. Керлер, Баидес, Урман и другие тоже включались в общее пение. Все, бывало, портил Давид Коган. Но песню «Ломир зих ибербейтн» («Давайте помиримся») даже Давид не мог испортить. Давид потешал собравшихся, особенно когда немного выпивал — с ним бывало приятно сидеть в компании. Нехама занималась в те дни сватовством Давида с какой-то девицей из Вильнюса. Девица, видимо, была не нарасхват… Она хотела женить Давида на себе по переписке. Писала ему несколько раз, прислала и фотокарточку. Надо сказать, она выглядела приятной девушкой. Типичное еврейское лицо, глаза-вишенки, прямой нос, располагающий облик. Мы все были за этот брак, даже уговорили Давида написать ей ответ (ему это было сделать не так просто). Но все это ни к чему не привело: Давид так и остался холостяком.

Иногда с нами бывала и Ида Поток, девушка из Бессарабии, тоже осужденная за еврейские дела. Она жила в зоне облегченного режима и работала на кирпичном заводе. Была уже не первой молодости, но мы относились к ней как к сестре, сочувствовали и старались помочь ей найти свое счастье…

8.2.58 — Тот, кто утверждает, что такой девушке легко найти своего нареченного, ошибается. И не потому, что у нас не хватало парней. Взять хотя бы того же Давида Когана. Он был весьма подходящим женихом. Оба они из Бессарабии, у них были общие знакомые, оба сидели за еврейские дела. Но что делает Давид? Он решил: нет! Правда не сразу, а после долгих размышлений. А Ида все еще надеялась Но надежды обманули ее. Разочарование и отчаяние!..

9.2.58 — Рассказанное проливает свет на наше настроение в тот год — год ожидания и освобождения.

Следует вспомнить и Семена Ильевича Фиша — бывшего зэка, лет 30-ти. Встречались мы редко, и я его плохо знал. Он был молчалив. И вот этот парень женился на Иде Поток, а затем они вместе уехали в Польшу. Это произошло уже после моего отъезда из Воркуты. Ривочка тоже в конце концов вышла замуж за польского пария, и они уехали в Польшу (это тоже было после моего отъезда). Что касается Жоржа Грина, то он получил полную реабилитацию, оставил всех воркутинских девиц и уехал в Москву.

Я не упомяпул Лейба Лазаревича Борщова, освободившегося еще до моего прибытия в Воркуту. Он работал в ОТК 8-й шахты. Бакинский еврей, худощавый. Мы с ним познакомились в конце 52-го года в ОТК, где я работал от ЦНИБа. Тогда к нему приехала его семья из Баку. Он получил квартиру через администрацию шахты и обосновался в Воркуте.

Борщов родился и жил в Азербайджане, хорошо знал язык и нравы этого края. Хотя он и был чистокровным евреем, но, попав в плен в годы войны, выдал себя за азербайджанца. Ему поверили — так искусно он исполнял свою роль. Он жил вместе с пленными азербайджанцами, молился вместе с ними и т. д. Наконец, с одним бакинским другом ему удалось бежать из плена и пробиться через фронт к Красной армии. Однако первый же офицер, к которому они обратились, избил их, обвинил в шпионаже и арестовал. Так Борщов попал прямо на Север — из одного плена в другой.

10.2.58 — В ОТК Лейб Лазаревич работал очень хорошо, его уважали и заключенные, и начальство. Мне рассказали, что его даже назначили главным инженером 9-й шахты, хотя он не был горным инженером и вообще не имел инженерного образования. Он не выпячивал своего еврейства, но принимал его как что-то естественное, данное ему свыше. Никогда не забуду, как он пришел в нашу лабораторию в праздник Пурим 1953 г. и принес с собой посылку от жены. По его словам, жена передала это к празднику для заключенных евреев. В посылочке были треугольные «уши Амана». Для еврея в лагере в те годы это было светлым лучом — приветом из дома и далекого детства…

Жена Борщова — Фаина Борисовна — работала в одном из двух продовольственных магазинов поселка Рудник. Она начала с рядовой продавщицы, но вскоре ее назначили заведующей магазином. Она старалась, чтобы этот посредственный магазин походил на настоящий гастроном, чтобы в нем было все — колбасы, вина, масло и сыр, хлеб и консервы, мясо и овощи, кондитерские изделия и т. д. Были периоды, когда не хватало некоторых продуктов, особенно белого хлеба, масла и сахара, в которых я очень нуждался И тогда Фаина Борисовна выручала меня и помогала их достать. Она сама приглашала меня зайти в магазин в определенный день, чтобы приобрести эти продукты, но я стеснялся покупать их без очереди.

Несколько раз я бывал в доме Борщова, познакомился с их дочерью, сыном и с собакой Джеком — молодой немецкой овчаркой. Но к Джеку я не питал особой симпатии. Дочь Борщовых, лет 17-ти, училась в средней школе. Сыну было лет 13–14, он тоже учился в школе. Это был развитый, хорошо воспитанный и интеллигентный мальчик, много читал и знал не по возрасту много. Однажды меня пригласили к ним на праздничную вечеринку. Среди гостей был и главный инженер 9-й шахты Немченко с женой. Это было в начале 1955 года, тогда я еще находился в 9-м лагере. За праздничным столом много пили. Еда была превосходная. Но я не чувствовал себя свободно из-за Немченко и его жены, хотя, в сущности, они были симпатичными людьми.