Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Моя жена настаивала, чтобы я тут же оставил Север и вернулся в Москву. Но я должен был закончить программу научной работы за 1955 г., которую вел, и написать отчет. Я работал дни и ночи. Мне надо было обработать огромное количество данных — таблиц, цифр, анализов и т. п. Даже Луиза по этому случаю много работала. Принимал активное участие в составлении отчета и Виктор Казимирович.

В итоге отчет был написан, перепечатан машинисткой, проверен и переплетен. Получилось два солидных тома: в первом — текст, во втором — таблицы и приложения.

В начале февраля мы поехали с отчетом в Москву, в головной институт ВУГИ, вместе с Присадским, руководством филиала ВУГИ (начальник, его помощник, бухгалтер Эстер Григорьевна Шевчук) и группой научных работников. Мне предстояло вернуться в Воркуту и получить удостоверение о присвоении пенсии.

В Москве на Северном вокзале меня встретили жена, дочь с мужем и мои друзья. Встреча была праздничной и трогательной. Мы стояли группой на Комсомольской площади около вокзала в ожидании такси. Внезапно подошел к нам мужчина лет сорока и громко сказал: «Эй, жиды, е… вашу мать, вы чего тут собрались?»

Это были первые слова, которые я услышал в Москве после семи лет отсутствия. Возможно, тип этот был пьяный, и вообще такое случалось редко, но эти оскорбительные слова засели в сердце и не забываются…

18.2.58 — Итак, я в Москве. Опять дома, в своей квартире, в которой живу с 30-го года. Я в семейном кругу. Кое-кто из наших друзей умер — Люба Красовицкая, Соня Брук. К нам на праздничную встречу пришли родственники мои и жены, мать, бабушка и дедушка Липовецкие (родственники мужа дочери), близкие друзья. Пришел и мой профессор Илья Моисеевич Верховский. Всего собралось человек тридцать. Вина и угощения было вволю, стол — обильный и разнообразный. Было очень приятно видеть всех собравшихся, слушать их добрые, сердечные пожелания и петь вместе с ними еврейские песни. После этой встречи пошла серия приглашений — многие вечера мы с женой ходили в гости к родным, друзьям и знакомым.

Ежедневно я ездил в Панки, где находился ВУГИ. Туда приходили Присадский, Парханов, Старостин и другие воркутинцы, приехавшие отчитаться. Наши доклады по годовым отчетам, которые должны были состояться тоже в Панках, во ВНИИуглеобогащения, почему-то откладывались. В конце концов собрался Ученый совет. Я был основным докладчиком не только по моему отчету, но и по всей научной работе филиала ВУГИ за 55-й год. Рецензент Черткова выступила с некоторыми замечаниями, по большей части неверными (замечания были сделаны не по моему отчету, а по отчетам Присадского и Меленевской). Я выступил с ответом на замечания, и довольно резко. Отчеты утвердили.

В начале марта я вернулся в Воркуту. Получил удостоверение о пенсии. С 21 января 1956 г. я стал получать пенсию 2500 рублей в месяц — кроме заработной платы. Однако это продолжалось только до октября того же года: новый закон о пенсиях ограничил их размер до 1200 рублей в месяц. И получать ее могли только неработающие пенсионеры, или работающие, заработок которых не превышал 1000 рублей в месяц.

Мне приятно вспомнить поездку в поезде из Воркуты и обратно. Обслуживание пассажиров в пути, посещение ресторана, музыкальные передачи: легкие мелодии и песни — все это запало в сердце…

В Воркуте я пробыл до 20 марта. Руководство ВУГИ уговаривало меня остаться работать в Воркуте еще на одни год. Заработок был высокий, но я не гнался за «длинным рублем». В Москве мой профессор заверил меня, что я буду восстановлен в должности доцента в Горном институте — там, где я учился и работал до ареста в течение 30-ти лет.

Итак, я попрощался с Воркутой, с дорогими моими товарищами — Шенкарем, Хаимом и Нехамой Сольцами, Давидом Коганом, Керлером, Сашей Айсеровичем, Елиным, Пружанским и Виттенбергом, Яшей Мошковичем с женой, Луизой с мужем. Попрощался с работниками лаборатории. Присадский, Меленевская, Безсилко и Синюшин проводили меня до станции. Поездка до станции была радостной: я оставил позади себя лагеря — они еще стояли, окруженные колючей проволокой и сторожевыми вышками…

Я попрощался с заключенными — они остались по ту сторону колючей проволоки…

День стоял солнечный, снег сверкал, было морозно, свежо и приятно. Воркутинский вокзал сиял чистотой. Вагоны выстроились стройным рядом в составе поезда. Пар с шумом вырывался из паровоза. В удобном вагоне было тепло. Мы посидели с провожающими, затем все вышли на платформу. Шутки, яркое солнце… Раздался гудок. Шалом, Воркута!

Шалом, Воркута! Шалом, мой Дневник!

Цви Прейгерзон, мой отец, не думал о публикации «Дневника воспоминаний» в том виде, в котором он был написан. В кратком предисловии он пишет: «Пройдут годы, и возможно, кто-нибудь из моих потомков прочтет эту тетрадь и найдет в ней кое-что поучительное, а может быть, и по-человечески трогающее и захватывающее».

Получилось иначе. Копия дневника попала в Израиль где-то в начале 70-х годов прошлого века, и он был издан в Тель-Авиве в издательстве «Ам Овед» (дневник, как и все другие литературные произведения автора, был написан на иврите). В Москве осталась рукопись, с которой ознакомился Израиль Борисович Минц — друг нашей семьи, прекрасно знающий иврит. Он в 30-х годах приехал из Палестины в СССР «строить коммунизм» и по этой причине просидел в лагерях около 20 лет… Минц перевел дневник на русский язык в Москве [17] Перевод «Дневника…» с большими трудностями был переправлен в Иерусалим в середине 70-х гг. дочерью писателя Ниной — последней из приехавших в Израиль детей Цви Прейгерзона. . В 1973 году Минц вернулся в Израиль и до конца жизни (он умер в 1989-м году) жил в Тель-Авиве.

…Вспоминается июнь 1990 года. Я сижу в центре Москвы, на Лубянке, и читаю: «Дело № 2239… Обвинительное заключение: Прейгерзон Герш Израилевич обвиняется в том, что являясь врагом советской власти, сколотил антисоветскую группу и вместе с ее участниками проводил преступную работу против ВКП(б) и Советского правительства… пытался установить нелегальную связь с сионистами Палестины…» И т. д. и т. п.

Рядом со мной, в комнате на первом этаже на Лубянке, сидит еще 4–5 человек. Каждый читает свое дело. Сдержанные рыдания пожилой женщины справа, мужчина напротив смахивает слезу. Светлое большое окно, тишина и шуршание страниц.

Я выхожу. Солнце — и вдруг порывистый ветер и мелкий дождь, как это бывает в Москве в начале лета. На углу, недалеко от бывшего ЦУМа, я вижу пожилого мужчину — открытое хорошее лицо, копна седых волос, в темном опрятном костюме старого покроя, на груди колодки орденов и медалей. Он стоит сгорбившись под дождем, в его робко протянутой руке пачка сигарет. Стало очень грустно…