Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Боль после родов сильнее, чем я думала. Швы, которые доктор Патрик наложила после того, как все вышло, очень неприятно тянут, а медсестра не дает мне ничего сильнее ибупрофена. Я пытаюсь покормить младенца грудью, но меня тут же накрывает волной боли, и я едва его не роняю. В глазах мутится, и я откидываюсь обратно на подушку.

Когда минуют два дня, отведенные мне на восстановление, Эли отвозит меня в дом для молодых матерей в Нью-Сквере. Я пробуду там две недели, и, когда придет время делать обрезание, Эли заберет ребенка, а затем привезет его обратно.

Мне запрещено появляться на брис [227] Обрезание (идиш), ритуальное обрезание крайней плоти у еврейских мальчиков на седьмой день жизни. , потому что матерям нежелательно испытывать эмоциональное потрясение — или, хуже того, впадать в истерику — при виде крови собственного ребенка. Эли не рассказывает мне, как все прошло и плакал ли он, но, когда младенца привозят обратно, он спит восемь часов кряду. Все это время я словно ястреб слежу за обретшим имя Ици, опасаясь, что он так и не проснется. В соседней комнате был случай с малышом, который весь посинел, потому что раввин слишком туго его спеленал. Я снова и снова проверяю муслиновые пеленки — не слишком ли плотно они намотаны, не нарушен ли кровоток у Ици. Местная служительница говорит, что волноваться не стоит, что от капель вина, которые используют в качестве обезболивающего, сон может быть очень крепким. «Ложись спать, — уговаривает она меня. — Я за ним послежу. Не волнуйся ты так».

Все остальные женщины в этом доме постоянно едят в общем зале, утверждая, что дополнительные калории необходимы для кормления. У меня нет ни аппетита, ни молока. Для меня вызывают консультанта по грудному вскармливанию, но Ици не хочет присасываться к груди, потому что, даже когда он пытается есть, ничего из нее не выходит. Я часами сижу с ним на руках и стараюсь покормить, но безуспешно. В конце концов приходится дать ему смесь, и мне стыдно, потому что больше ни у кого такой проблемы нет. На этой неделе я здесь единственная неопытная мать; остальные тут уже не в первый раз. А еще я единственная с книгой, и они таращатся на меня, когда я ухожу на диван читать вместо того, чтобы болтать с ними во время перекуса.

Когда приходит время мне покинуть центр восстановления, отеки после родов уже почти сошли, а кровотечение идет на убыль. Я надеваю блестящий черный тренчкот, который носила до беременности, и он хорошо на меня садится. Я настолько привыкла к постоянно меняющимся пропорциям своего тела, что не узнаю его в этом новом компактном виде. Пройтись по улице оказывается приятно и неожиданно легко, и ступни мои мягко пружинят по асфальтовой подъездной дорожке.

Эли прибрался в квартире на совесть, и к нашему приезду все готово. Кое-кто из его друзей прислал нам подарки — детские качели, люльку и множество мелких плюшевых игрушек. Я кладу Ици в качели, и голова его тут же скатывается набок. Мы подпираем ее пеленками. С закрытыми глазами у него просто идеальное личико: расслабленное в дреме, с пухлыми золотистыми щечками и ровным лобиком. С открытыми — чудное: сморщенный лоб покрывается глубокими складочками, а ротик превращается в сплющенную О. Эли шутит, что с таким тревожным лицом он похож на старичка. Мне нравится, когда у него умиротворенный вид. Это умиротворяет и меня.

Поскольку мы с Эли оба происходим из династий израэлитов, Ици в четыре недели от роду приходится пройти через церемонию пидайон ха-бен [228] Выкуп сына (др. — евр.). Заповедь иудаизма, согласно которой мальчик-первенец должен быть символически выкуплен отцом на тридцатый день жизни. . Этот древний обычай существует с тех времен, когда израэлитам приходилось выкупать своих сыновей-первенцев у священников Храма, которые имели право забрать первенца любого израэлита для службы в Храме.

Сейчас этот обряд считается символическим, но тем не менее очень важным. Свекровь арендовала элегантный зал и наняла кейтеринговую компанию, чтобы достойно накормить гостей после того, как церемония завершится. Она присылает специальный наряд для малыша — дорогой, белоснежный костюмчик, сшитый специально для этого события. Когда все гости на месте и номинальный коэн , потомок рода священников, готов к обряду, Ици кладут на золотой поднос, и все женщины снимают свои драгоценности и обкладывают его ими, как и велит обычай. Затем его, осыпанного жемчужными ожерельями и золотыми брошами, уносят на мужскую половину, где будет проводиться церемония. Я вижу, что его маленькое насупленное личико поворачивается в мою сторону, и, когда его забирают, он провожает меня своими большими встревоженными глазками.

Шестеро мужчин берут поднос с моим новорожденным сыном и поднимают его над головой. Ици лежит тихо и неподвижно, и женщины восхищаются его спокойствием. Церемония быстро заканчивается, и после того, как коэн произносит специальное благословение на ребенка, Эли с братьями возвращают его мне. Оказавшись у меня в руках, он смотрит на меня и начинает хныкать, и свекровь отмечает, как вовремя он все делает.

Через шесть недель после родов Эли уже подгоняет меня сходить в микву . Я еще даже не думала о том, чтобы начать отсчитывать семь чистых дней. Насколько я знаю, кровотечения у меня больше нет, но я все еще не набралась смелости посмотреть, что там теперь у меня внизу. Подозреваю, что многое изменилось — и не в лучшую сторону.

Процесс отсчета четырнадцати безупречно белых лоскутов мне ненавистен — особенно теперь, когда моя жизнь вращается вокруг непредсказуемого режима дня у младенца. Я с ужасом предвкушаю это бесконечное «начинай сначала» с поездками к раввинам всякий раз, когда у меня на белье обнаружится подозрительное пятнышко. Разве не должна я для начала ощущать себя морально готовой осмотреть свою вагину, прежде чем снова пускать ее в дело? А еще меня интересует вопрос противозачаточных. Они, конечно, запрещены, и все мои тетки сказали, что если «кормить чисто» — то есть если я буду постоянно кормить грудью и у меня не будет месячных, — то я вряд ли забеременею. Не уверена, что готова проверять это на практике.

Я сообщаю Эли, что хочу получить одобрение доктора Патрик, прежде чем решать, как быть дальше. Я оставляю его с малышом в приемной, чтобы пообщаться с врачом наедине. С обратной стороны двери в смотровую комнату висит плакат, на котором перечислены как минимум двадцать видов контрацептивов. Доктор Патрик замечает, как я изучаю его, пока она заполняет мою карту. Она придвигает ко мне несколько пробных пачек. «На всякий случай», — говорит она. Я благодарно прячу их в карман.