Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

— А какой он хасид? — спрашиваю я. Есть разные варианты, например венгры со штраймлами и русские с островерхими фетровыми шляпами и заметными челками.

— Кажется, он из любавичских. — Это русские.

— О, — говорю я. — Я из сатмарских. Они совсем другие, но это так просто не объяснишь.

Не могу понять, как кто-то может отказаться от жизни на свободе в пользу жизни, полной ограничений и лишений. Интересно, что Джеймс на самом деле думает о своем тесте.

Мы начинаем урок с чтения стихотворения Уильяма Вордсворта под названием «История для отцов, или Как можно воспитать привычку ко лжи». Джеймс читает его вслух, и в том, как он произносит слова, я слышу его благоговение перед ними, и благодаря этому тоже начинаю воспринимать их иначе — так, что каждое слово становится вселенной новых смыслов. Язык у Вордсворта цветистый, но рифмы четкие и емкие, каждая строфа насыщена содержанием, как маленькая игольница булавками. История об отце, который гуляет с сыном, кажется простой и довольно понятной, и я начинаю думать, что поэзия не так уж и сложна для восприятия. Джеймс спрашивает у нас, в чем загадка стихотворения, в котором Вордсворт рассказывает о мальчике, которому хочется жить «вблизи зеленых волн», а не в благодати «лесов и солнечных лугов», по той простой причине, что на побережье нет флюгеров-петухов. На что отец в стихотворении Вордсворта радостно заключает:

— Почему выбор мальчика и его пояснение так тронули отца? — спрашивает Джеймс. — Неужели флюгеры достаточно объясняют его предпочтения?

Поначалу я не понимаю, в чем здесь дело, но Джеймс говорит, что в стихотворении все что-то да значит. Здесь нет случайных деталей, как бывает в романах. Поэтому, если что-то привлекло ваше внимание, это неспроста. Это первый и важнейший урок в поэзии.

Это стихотворение, говорит Джеймс, рассказывает о детской натуре и о том, чему дети могут научить взрослых, а еще о том, что жизнь не требует особой логики: достаточно просто инстинктов, чувств. Не все в этом мире нуждается в пояснениях.

Это стихотворение преподносит мне неожиданный урок — идею о том, что инстинкт ценнее логики, эмоции ценнее интеллекта. Но многое теперь обретает смысл, когда я вспоминаю детство и то, как всегда полагалась на свое чутье в тех ситуациях, где логичнее было бы сдержаться. Каждый свой смелый шаг я могу отследить до исходного чувства, а не рациональной мысли. Более того, сам факт того, что я здесь, в колледже Сары Лоуренс, — это следствие импульса, посетившего меня много месяцев назад. Да, я не знаю, сколько смогу здесь проучиться или что это образование мне даст, но я доверяю опыту собственного детства и решаю не рационализировать свой выбор.

Это стихотворение отразило желание Вордсворта отдалиться от логики и разума и склониться в сторону эмоциональности и романтизма, которые в то время начали определять поэзию. Вордсворт, говорит Джеймс, был первым великим романтиком.

Я поднимаю руку, чтобы задать вопрос.

— Как это возможно, — спрашиваю я, — чтобы мужчина, живший в то время, мог спокойно выражать себя в таких цветистых фразах и при этом сохранять свою мужественность? Разве романтичность — это не женская черта?

Джеймс смеется над моим употреблением слова «цветистый».

— Не думаю, что Вордсворта можно назвать «цветистым», — говорит он с ухмылкой, — но я понимаю, откуда растут ноги у вашего вопроса. Могу лишь сказать, что в те времена поэзия была уделом мужчин. Так что не важно, насколько «цветисто» писал Вордсворт, — он все равно занимался мужской работой. Никто не счел бы это женственным. Мы сможем поговорить об этом подробнее, когда встретимся для беседы — она будет проходить раз в неделю после занятий, и мы будем обсуждать вашу самостоятельную работу и анализ текстов.

Я думаю, что это здорово — воспринимать мужественность как данность и не испытывать страха ее лишиться. Может, именно из-за такого страха и появились те границы, которые в моей общине разделяют мужчин и женщин? Возможно, в мире, где за пределами общины у женщин больше свободы, мужественность — это и правда то, чего можно лишиться.

Во время беседы после занятий Джеймс спрашивает, читала ли я поэзию на идише.

— Я и не знала, что такая существует, — с удивлением говорю я.

— О, масса поэтов пишет на идише, и многих из них переводили на английский. Попробуйте почитать стихи на обоих языках и посмотрите, насколько точным выходит перевод.

По дороге домой я размышляю, как удивительно, что первый же мой профессор в колледже столько знает о моем маленьком мире. Я ожидала полного неведения.

Ици тянет ко мне свои пухлые ручки, едва завидев меня в дверях садовской группы, и его личико светится радостью узнавания. От его восторга я чувствую себя переоцененной; мне непонятно, почему он души во мне не чает, но при этом впервые в жизни я ощущаю себя по-настоящему любимой. Он все время хохочет и всегда ждет, что я рассмеюсь вместе с ним; и я не могу сдержать улыбку. Зачастую я смотрю на него и удивляюсь, как же он вышел таким прелестным; это ведь явно не моя заслуга. Иногда мне кажется, что он был дан мне в качестве знака, что не так уж я безнадежна.

Несмотря на то что Ици просто чудо, меня по-прежнему ранит и тревожит то, что происходит между мной и Эли. Наш брак — бесконечные распри; один из нас всегда на что-то обижен. Ссоры разражаются без всякой на то причины и так же непредсказуемо выдыхаются.

По пятницам мы с Эли должны заниматься сексом. Все в эти дни занимаются сексом. В Талмуде сказано, что путешествующий торговец должен ложиться с женой раз в шесть месяцев, наемный рабочий — раз в три месяца, но изучающему Тору соития положены каждую пятницу. И поскольку хасиды изначально относят себя к ученым, мы следуем этому правилу. Мне не особенно это нравится, потому что после ужина в шабат я всегда чувствую себя объевшейся и уставшей. Но Эли все равно хочет секса, даже если всего пару минут назад мы были безразличны друг другу. Я не понимаю, как ему удается отделять физическую близость от общей тональности наших отношений.

В последнее время Эли критикует то, как я готовлю. Он считает, что я не уделяю достаточно внимания законам кашрута — еврейских правил питания. Иногда я по ошибке кладу мясной нож на стол для молочных продуктов, но я-то знаю, что это не нарушение закона, это просто не одобряется [235] Из-за запрета на смешение мясной и молочной пищи религиозные евреи имеют разные наборы посуды и кухонной утвари для мясного и молочного. . Нарушить закон — это положить мясной нож в горячее молочное блюдо, например в сливочный суп. В таком случае пришлось бы избавиться и от супа, и от ножа.