Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Неизвестно, успел ли он продать эти карандаши: дед умер в том же 22-м году в возрасте 50-ти лет от тифа, который свирепствовал тогда повсеместно.

Раиса Гальперина. 1935 г.

Бабушку, мать моего отца (1872 — 1939) звали Раей (Раисой) Гальпериной, и происходила она из семьи Дова-Бера Карасика, известного раввина, отпрыска знатного рода законоучителей и священнослужителей, еврейской духовной аристократии. Державшаяся с большим достоинством и в то же время чрезвычайно скромная, она разделяла сионистские взгляды мужа, и, как истинная еврейская мать, посвятила всю свою жизнь семье, домашнему уюту, воспитанию и образованию детей. В доме Прейгерзонов царило согласие и взаимопонимание, а сыновья их всегда отличались культурой, благородством, доброжелательностью.

В семье росло трое сыновей. Старший, Шура (Ошер, 1899 — 1967), был весьма одаренным мальчиком. Жизнь сложилась так, что ему не выпало получить высшее образование, но из него вышел отличный служащий, хорошо знавший свое дело.

Мой отец — средний сын — отличался особыми способностями: музыкальностью, художественным вкусом, любовью к чтению, яркой фантазией, прекрасным знанием иврита. Он был любимцем матери. Третий сын, Яша (Шая, 1903–1965), учился в Киеве и стал крупным инженером. В 30-е годы его с группой ведущих специалистов послали перенимать опыт в Америку, на заводы Форда.

До Второй мировой войны дядя Яша был главным металлургом Харьковского тракторного завода, знаменитого ХТЗ. Работая на заводе, он написал и защитил кандидатскую диссертацию. Я видела ее потом, напечатанную в виде книги, в книжном шкафу моего отца. В Харькове у него была просторная отдельная квартира — большая редкость по тем временам. Бабушка Рая последние годы жизни жила в семье дяди Яши. Лето она часто проводила с нашей семьей.

Братья Прейгерзоны. Слева направо: Гриша (Цви), Шура (Ошер) и Яша (Шая). 1935 г.

Мы с сестрой Асей видели ее в последний раз в 1939 году, когда заехали в Харьков после летнего отдыха. Дядя Яша приехал нас встречать на настоящем «Форде». Бабушка тогда уже тяжело болела, и мы навестили ее в больнице. Лейкемия — страшная болезнь. Помню, как нас поразило полное отсутствие волос на ее голове — прежде у бабушки были длинные светло-рыжие пряди. И вот — белая ситцевая косынка, и больше ничего. Помню ее бледную бескровную руку, помню, как она погладила меня по голове. И последнее впечатление — бабушку уносят из палаты на очередную лечебную процедуру. Больше я ее никогда не видела…

Некоторое время спустя, уже в Москве, мы получили телеграмму с извещением о бабушкиной смерти. Это был первый и единственный раз, когда я видела отца плачущим. На следующий день он уехал в Харьков на похороны.

В начале войны завод дяди Яши эвакуировали на Алтай, после чего он стал называться «Алтайский танковый завод» (АТЗ). Забегая вперед, скажу, что когда моего отца арестовали в 1949 году, дядю Яшу уволили с его должности.

Детство и юность отца пришлись на первые десятилетия XX века. Этот был крайне тяжелый для еврейских судеб период. В пределах «черты оседлости» жившие там евреи подвергались частым и жестоким погромам. Из-за своего массового характера, изуверства и отношения к этому властей они стали известны далеко за пределами России. Затем грянула Первая мировая война, по дорогам потекли потоки беженцев, и евреи, проживавшие в районах боевых действий по обе стороны фронта, первыми попали в эту кровавую мясорубку.

Дети впитывали в себя весь этот нечеловеческий быт, жестокость и ненависть, шум и ярость безумного времени. Как и многие другие еврейские семьи, вынуждены были сняться со своего места и Прейгерзоны, они стали беженцами. Впоследствии эти драматические события будут отражены в романах и рассказах Цви Прейгерзона, написанных на иврите.

Совсем близко от наших мест бушевала война. Каждый день через наш городок проходили сотни солдат, пеших и конных, раненых и пленных, катились вагоны, пушки… К этому времени я стал повзрослевшим детиной с раздавшимися плечами. Мать моя совсем извелась, с ужасом думая о том, что меня могут призвать в армию… И вот однажды, в хмурый зимний день, когда мы всей семьей сидели за столом и пили чай, в нашу комнату вбежал сосед, Ханан Фишер. Лицо его было перекошено, и он не своим голосом заорал: «Революция!»

Вот так-то, покуда мы чай пили, свершилась революция, царя свергли, к нам явились Свобода, Равенство, Братство!..

Конечно, он напишет об этом много позже. А пока что Цви растет в семье, где больше всего ценятся знания, где иврит звучит наряду с идишем и соблюдаются давние обычаи отцов. Разумеется, Цви, как и все еврейские мальчики, получил начальное образование в хедере.

Хедер, меламеды, синагоги, еврейская община, большая или маленькая, — словом, все то, что составляло неотъемлемую часть еврейской жизни в местечке и даже в большом городе, — все это впоследствии займет важное место в раннем творчестве отца.

Делом меламеда было научить ребят грамоте и познакомить их с ТАНАХом. Однако родители моего отца понимали, что этого будет недостаточно для одаренного мальчика, много читавшего и необычайно любившего иврит. Их заветной мечтой было подготовить сына к получению высшего образования. Похожие настроения были и в других семьях, так что вскоре местные сионисты смогли открыть в местечке новую школу. Было арендовано помещение, оборудованы классы и, главное, приглашены профессиональные преподаватели из больших городов.

Обучение велось на иврите; программа включала не только общеобразовательные дисциплины, но и музыку как специальный предмет. Во главе школы стояли брат и сестра Барух и Хана Шиловские, ученики знаменитого Элиэзера Бен-Иегуды. Они были одними из первых энтузиастов возрождения разговорного иврита, так что можно сказать, что отцу повезло с учителями. Барух преподавал математику, иврит и ТАНАХ, Хана учила детей музыке и естествознанию.

Это было что-то новое в нашем городке — возрождение забытого языка. Язык Книги начал выходить из долгого забытья, а в разных уголках страны появлялись смельчаки, готовые упорно бороться за него.

В первые годы, когда старому-новому языку надо было еще застолбить место под солнцем, его брата — идиш — слегка отодвинули в сторону, но тут начались раздоры между приверженцами иврита и идиша. Это была борьба за существование, и возрождаемый иврит потихоньку начал укореняться в среде еврейской молодежи.