Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

И что вы думаете? Бывшая «девочка Вольфсон» вскоре нашлась. Более того, она прекрасно помнила скромного и прилежного мальчика, сидевшего с ней за одной партой. Но она даже не подозревала, что Цви испытывал к ней нежные чувства. Такой вот трогательный эпизод…

Вот как описывает папа гимназию и свои занятия:

Сама гимназия помещалась в середине здания, возвышаясь над ним. Она состояла из двух больших отделений — в одном из них, на втором этаже, в утренние часы шли занятия. Коридоры были просторными, во время уроков в них царила тишина, а в перерывах стоял шум и гам. Шоэль учился в третьем классе, изучал иврит, математику, ТАНАХ, французский и арабский языки, географию и историю. Физкультурой они занимались во дворе, преподаватель физкультуры Орлов, подтянутый статный парень, учил детей делать разные упражнения на брусьях.

Одна из записей в воспоминаниях Цви Прейгерзона посвящена празднованию Хануки. Он описывает актовый зал гимназии, убранный флагами и ханукальными свечами. Там собрались все классы с преподавателями, присутствовало много почетных гостей, играл оркестр, пел хор, выступали чтецы — словом, был продемонстрирован весь репертуар художественной самодеятельности, которой в гимназии уделяли большое внимание. Старшеклассник Варди прочитал со сцены рассказ на иврите. Много лет спустя отец увидел его в Москве, причем тоже на сцене, в качестве актера театра «Габима». Для юного Цви Прейгерзона это было незабываемое торжество: свободная еврейская молодежь праздновала национальный праздник свободы на своей собственной земле! Конечно, такое воспоминание оставило глубокий след в душе мальчика.

Быстро и счастливо пролетели первые месяцы в Тель-Авиве. Но вскоре последовал и первый удар судьбы. Дела в Шепетовке шли не так хорошо, как хотелось бы: семья испытывала денежные затруднения, и Исраэль Прейгерзон был вынужден отказаться от содержания сына в пансионе. Тридцать семь с половиной франков в месяц оказались непосильным расходом для скромного шепетовского ремесленника.

Отца перевели из пансиона в рабочее общежитие, принадлежавшее хозяину близлежащей типографии. Жить там, конечно, можно было, и новые соседи относились к мальчугану совсем неплохо, но, что ни говори, они принадлежали к иной среде, мало похожей на общество гимназистов. Обстановка в общежитии мало располагала к учебе. Привычный распорядок дня и ритм жизни оказались нарушены. Неудивительно, что мальчику было тогда непросто, одиноко, неловко перед товарищами. Наверняка, зная об этом, переживал у себя в Шепетовке, вдали от сына, и отец, Исраэль Прейгерзон.

Эрец-Исраэль входила в то время в состав Палестины, одной из многочисленных провинций Османской империи. Здесь распоряжалось турецкое чиновничество, стояли турецкие гарнизоны, а по улицам расхаживали турецкие солдаты. Все это давно уже примелькалось и стало привычным для местного населения. Не успело улечься радостное волнение после празднования Хануки в гимназии, как прошел слух, что в районе тель-авивского побережья состоится показательный полет турецкого самолета. Как видно, власти собирались продемонстрировать могущество Османской империи не только на земле, но и в воздухе.

На берегу собралось множество людей, но, увы, показ завершился трагически: самолет не смог выйти из пике и упал в море. Оба летчика погибли. Мой папа следил за полетом вместе с другими мальчиками с крыши ветхого сарая. Крыша обвалилась, папа упал с высоты нескольких метров и сломал левую ногу. Ему под наркозом вправили перелом и наложили гипс.

Впрочем, нет худа без добра: вскоре после этого Цви вернули в пансионат. Неделю-другую он провалялся в постели, но это время не прошло даром: Цви много читал и делал попытки писать свои собственные рассказы. Потом он встал на костыли и сразу поспешил в класс. Цви описывает это событие в своем дневнике. Не рассчитав времени (на костылях дорога в школу оказалась намного дольше), он слегка опоздал и вошел в класс, когда урок географии уже начался. Ученики притихли при его появлении, а учитель Бограшов сердечно приветствовал возвращение мальчика. Отец быстро наверстал упущенное: он успешно окончил четвертый класс, и «даже по арабскому языку получил высокую оценку». Возможно, этому помогло то обстоятельство, что после больницы Цви некоторое время прожил в арабской семье.

Настало лето, и воспитатель Душман, регулярно посылавший в Шепетовку отчеты об учебе и поведении мальчика, порекомендовал им взять сына на каникулы домой. И вот мой папа плывет обратно в Одессу на том же самом стареньком пароходе. Вместе с ним плывут домой в Россию и другие ребята — среди них Авраам Шлёнский, будущий известный поэт и переводчик на иврит. Мальчики были ровесниками и наверняка хорошо знали друг друга, хотя, к сожалению, об этом не осталось никаких свидетельств. Забегая вперед, скажем, что Шлёнскому удалось вернуться в Эрец-Исраэль после окончания Первой мировой войны, когда Палестина уже была подмандатной территорией Британской империи. А пока пароход плыл к берегам Одессы, пассажиры в пути узнали, что началась Первая мировая война. Был август 1914 года.

Российские ученики «Герцлии» ничуть не сомневались в том, что осенью вернутся в любимое здание гимназии, но судьба решила иначе. Россия и Турция оказались по разные стороны линии фронта. О возвращении в Палестину не могло быть и речи. На том и завершилась учеба Цви Прейгерзона в гимназии «Герцлия». И хотя продлилась она всего лишь один учебный год, это время оставило неизгладимый след в жизни моего отца. Теперь он свободно говорил на иврите, усвоив принятое в Стране сефардское произношение (так называемый «сфарадит»). А еще он всей душой полюбил эту землю. С тех пор и до самой смерти она звала и ждала его, да и сам он всю свою жизнь стремился к ней отчаянно и безуспешно.

Итак, папа вернулся в свой родной городок. Друзья и близкие пришли поприветствовать его, все были радостно взволнованы и горды успехами своего земляка. Но вот прошли первые дни после возвращения, отшумели праздничные вечеринки, и пришлось вплотную заняться вопросом, как быть дальше. Цви заметно повзрослел, он удивлял родных и друзей своей начитанностью, знаниями, взрослым отношением к жизни.

Возникли и проблемы: некоторые друзья и родственники наотрез отказывались принимать «заморский» сфарадит. Они упрекали Цви за привезенное из Эрец-Исраэль сефардское произношение и даже настаивали, чтобы он пользовался ашкеназским, а то и вообще переходил на идиш. Но Цви был непреклонен: сефардская версия иврита осталась с ним до конца жизни… Другая проблема заключалась в том, что такому мальчику, как Цви, уже не подходила обычная местечковая школа. Это понимали все — и родители, и учителя, и сам Цви. Но куда пойти учиться?