Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Выбор за Прейгерзонов, как это часто бывает, сделала сама жизнь. В начале Первой мировой войны евреи массами бежали (а то и насильственно выселялись) подальше от приграничных областей. Война сопровождалось погромами, грабежами и убийствами еврейского населения. Превратилась в беженцев и семья Прейгерзон — они переехали в город Кровелец Черниговской губернии. Забегая несколько вперед, отмечу, что сюда же переехала из белорусского Бобруйска и семья Зейгерман, в которой подрастала девочка по имени Лея. Несколько лет спустя она выйдет замуж за моего папу.

Тяжка доля беженца, но, как это ни странно, было в этом статусе и одно преимущество. В начале войны российские власти отменили процентную норму для поступления в гимназию (5 %) по отношению к еврейским беженцам. И когда осенью 1914 года в Одессу перевезли известную гимназию прифронтового города Люблина, туда со всех концов Украины устремились жаждущие знаний еврейские дети из семей беженцев. Это оказалось приемлемым решением и для Цви.

В Одессе жила тетя Гита, двоюродная сестра отца, дочь старшего брата моего деда. Она была старше папы на пятнадцать лет. Все любили эту красивую, добрую и заботливую женщину. В свое время она вышла замуж за одессита, энергичного делового человека, любителя и знатока русской словесности. В этой семье полюбили Цви, способного и дисциплинированного мальчика. Отец прожил у них несколько лет, сохранив до конца жизни самые теплые воспоминания о тете Гите и о ее гостеприимном доме.

Перемещенная в Одессу Люблинская гимназия размещалась на улице Старопортофранковской, в помещении Второй одесской гимназии. Учились во вторую смену. Конечно, обучение велось на русском языке, что вызывало определенную тревогу: папа, увы, почти не знал русского. Дома, в местечке, говорили на идише, а по торжественным случаям пользовались ивритом. К счастью, муж тети Гиты взял Цви под свою опеку, и после трех месяцев напряженных занятий он свободно заговорил по-русски. Без этого ему не удалось бы сдать вступительные экзамены в Люблинскую гимназию.

Из романа «Неоконченная повесть»:

Учителя и администрация новой гимназии приехали из Люблина в Одессу в полном составе, но какая же гимназия без учеников! В газетах напечатали объявления о приеме во все классы, и еврейские юноши, в основном беженцы, устремились туда. Среди них был, конечно, и Шоэль. По истории его экзаменовал сам директор гимназии, бывший преподавателем истории. Перед этим Шоэль внимательно читал страницы в учебнике Платонова о царе Петре Алексеевиче и его сестре Софье, о неудачном заговоре против Петра, о казни стрельцов и заточении Софьи в Новодевичий монастырь.

И вот Шоэль подходит к экзаменационному столу, во главе которого сидит господин директор в черной форме с блестящими медными пуговицами. У него надменное морщинистое лицо, прилизанные редкие волосы, — типичный чиновник, полный собственного достоинства. Он смотрит на стоящего перед ним юношу. Шеилка взволнован, но готов к борьбе за свое будущее…

В Люблине, как и в Одессе, не было недостатка в евреях. Дети этого народа настойчиво стучались в двери гимназий обоих городов. У себя, в Люблине, директор был тверд как камень, поэтому число учеников-евреев всегда соответствовало процентной норме. А теперь вдруг Министерство образования, возглавляемое Игнатьевым, дало указание разрешить евреям-беженцам учиться.

— Расскажи о первых днях правления Петра Великого! — послышался скрипучий голос экзаменатора.

Вот и не верь после этого в чудеса! В книге Платонова целых три страницы посвящены именно этому событию — воцарению Петра. Эти три страницы стоят перед глазами Шоэля, он даже видит каждую букву. Но и директор помнит их. А теперь этот еврейский юноша стоит перед ним и в точности пересказывает ему текст Платонова. Дрогнула душа директора: «Достаточно!» — останавливает он Шоэля и что-то записывает в блокнот.

Это была победа! Шоэль Горовец принят в русскую государственную гимназию. В городок летит телеграмма, и в доме Йоэля шумит большой праздник. Свершилось! Наконец-то один из внуков Моше-меламеда выходит на широкую дорогу…

Став гимназистом, Цви одновременно поступил и в консерваторию по классу скрипки. Но ни русская гимназия, ни любимая скрипка не могли затмить главную страсть его жизни — иврита. По вечерам папа посещал известную в то время светскую иешиву, которой руководил Хаим Черновиц, или, как его еще называли, «рав цаир», молодой раввин. Здесь преподавали Бялик и Клаузнер; именно здесь, в Одессе, окончательно определилось литературное призвание Цви Прейгерзона.

Особая духовная связь возникла у отца с Иосифом Клаузнером. Известный историк уделял мальчику особое внимание, направлял его духовное развитие, определял круг его чтения, подолгу беседовал с ним на самые серьезные темы истории и культуры. И папа никогда не забывал своего знаменитого наставника. «Мой отец, мой учитель! Клянусь, что до последнего вздоха буду предан ивриту!»

Эти слова он напишет спустя много времени, когда в 1957 году до него дойдет весть о смерти Клаузнера.

Иосиф Клаузнер. 1910-е гг.

Из лагерных воспоминаний отца:

Большинство учеников Люблинской гимназии были из еврейских семей. Детей беженцев принимали сверх процентной нормы. Я тоже был беженцем из Шепетовки. Из гимназистов Люблинской гимназии я помню Зинюка, Полищука, Медведева, — все евреи, среди них — Зюзю Шульмана, сына знаменитого кантора, певшего в одесской синагоге. Однако я предпочитал слушать Минковского, певшего в Бродской синагоге, и его замечательный хор, в котором под звуки органа пели и девочки: «Мэкадеш мелех ир мэлуха»…

По субботам и праздникам, а иногда и в будни, я ходил слушать Минковского. В те годы Одесса была еврейским городом, здесь жили Бялик, Клаузнер, Усышкин, здесь работало издательство «Мориа».

В изучении иврита моим наставником был тогда Клаузнер. Я бывал у него дома, и он давал мне книги для чтения В первое посещение он дал мне полное собрание Ялага в черном переплете, Клаузнеру было тогда лет сорок…

И далее:

Я жил в Одессе несколько лет, с 16-ти до 19-ти лет, там я стал юношей; там в годы войны и разрухи я приобрел все, что определяло мое еврейство. Я учился в 7-й гимназии, в еврейской консерватории, где А. Гордон учил меня теории музыки, а Левин — тот, что был в прошлом учителем Яши Хейфеца — учил меня играть на скрипке. Я дышал морским воздухом Одессы, купался, загорал, рос под ее небом. Звезды этого города светили мне ярким светом и пророчили светлое будущее. Бродская синагога, Иосеф Клаузнер, консерватория, журнал «Ха-Шилоах» — все это воспитывало меня в еврейском духе. Я посещал и спортивное общество «Маккаби». В Одессе я слышал выступления писателей Мордехая Спектора и Якова Фихмана, адвоката Оскара Грузенберга; видел актрис Эстер Рахиль Каминьскую в спектакле «Миреле Эфрос» и Клару Юнг в «Пупсике»; слушал еврейские народные песни в исполнении Изы Кремер. Это был мир моей юности, моего формирования. Все это живет во мне и по сей день…