Василий Сабинин - Право на приказ

В коридорной свалке здоровый жилистый немец с целой стаей «птиц» на петлицах лягнул Фомина так, что помутнело в глазах. Старшина сжался внутренне, ожидая выстрела и понимая, что сейчас абсолютно беспомощен, но когда заставил себя открыть глаза, то увидел сползающее по стене тело стукнувшего его немца и озабоченное лицо Кремнева над собой.

— Здорово он тебя. Приткнись вон там в уголок, очухайся. Я тут побуду.

Фомин на карачках — иначе не мог — отполз в сторону и сел, прислонившись спиной к стене, стараясь перевести дух.

— Не торопись! Вперед наука будет. При таком деле в дверь надо боком входить, плечом вперед, а не как купец в лабаз.

— Больше не буду, — виновато улыбнулся Фомин. — Хорошо, что ты его завалил, а то я уж думал — хана! Чем ты его? — спросил старшина Кремнева, заметив, что в руках у того нет никакого «вспомогательного» предмета для ближнего боя — ни ножа, ни гранаты, а выстрела не было.

— Обыкновенно чем. Кулаком, — сказал Кремнев. — Мне батя покойный говорил, что когда мужиков в нашей семье прадедовскими статями бог наделял, то ему, бате, значит, голова досталась, а нам, детям — нас у него пятеро, — кулаки. И то, правду сказать, я по темноте своей с пятнадцати годов наравне с матерыми мужиками в стенке стоял. Дрались улица на улицу, конец на конец, а по престольным праздникам даже деревня на деревню. Потом как-нибудь расскажу. Сейчас некогда, пора кончать посиделки.

Бой был в самом разгаре, когда на посадку зашла пара вернувшихся с задания «мессеров». Они садились с малым интервалом и рядом — ширина полосы позволяла, и потом на месте стремительных машин вспыхнуло два облачка бризантных разрывов всего с трехсекундным интервалом, и «мессеров» не стало — это самоходка использовала эффект «утиной засады». Оружие, раз наведенное в цель, при совпадении траектории движения цели и снаряда бьет без промаха, а САУ стояла в самом конце полосы, и то, что для остальных виделось сбоку как стремительно летящие машины, для нее было практически неподвижно, как мишень в учебном тире. Промазать было невозможно, и артиллеристы показали это наглядно.

На рулежной дорожке танк подмял под гусеницы стабилизатор бомбардировщика, словно хвост был бумажный. «Дорнье» переломился, и его передняя половина, ревя моторами, пропрыгала впереди танка метров сто и потом начала кувыркаться и загорелась, и никто из нее не выпрыгнул.

На аэродроме оставалось еще около двух сотен машин, и что с ними делать, Пинский не знал. По рации запросил бригаду. Там доложили выше, но в штабе корпуса было не до самолетов, потому что с севера, из Померании, на остановившиеся передовые части корпуса обрушился удар полевой мотодивизии СС, и если бы он удался атакующим, то корпус наверняка бы отрезали от тылов. Штаб корпуса в свете сложившейся обстановки пожурил бригаду: «Без нянек не можете! Действовать в объеме общего для всех боевого приказа, максимально прилагая разумную инициативу». Начштаба бригады при передаче корпусного приказа Пинскому порицательную часть опустил, а насчет инициативы изложил как умел: «Давай, Матвей, своди их до нуля, а мы в сводке захваченные на уничтоженные переправим! Бумага терпит».

Командирская машина подкатила к десантникам Фомина, и майор, высунувшись из башни, крикнул: «Рви самолеты, старшина! Все! До винтика!» И танк майора пошел крушить самолеты на открытых стоянках.

Десантники жгли машины в ангарах, капонирах, поджигая наскоро сделанными факелами все, что могло гореть: ветошь, пневматику колес, чехлы машин, и скоро весь аэродром затянуло черной густой гарью. Где-то наверху кружили самолеты, но никто не знал и не мог видеть, чьи они: то ли вернувшиеся немецкие, то ли наши. Самолеты покружились, прошли на бреющем и ушли. Ни немецким, ни нашим в этом пекле и копоти нечего было делать.

С аэродромом было все закончено, и надо было уходить, когда Фомин, пересчитывая своих, обнаружил, что нет Ряднова. Стали искать. Прошли везде, с самого начала, но не нашли ни в домах летчиков, ни у одного из капониров, которые потом поджигали. Кто-то вспомнил, что видел, как Ряднов показывал на квадрат из колючей проволоки и вроде бы сам тоже пошел туда.

Ничего не оставалось, как проверить этот пустой квадрат, обнесенный колючей проволокой, и когда проверили, то там и нашли Ряднова. Там оказалось подземное убежище, похожее на казарму, с койками в два яруса, и все стены бункера были увешаны таким, что совершенно невозможно было себе представить в глубоком фашистском тылу. Первым, что бросалось в глаза при входе, был плакат с текстом воинской присяги РККА, и рядом с ним, в одинаковых карманчиках из бумаги — совсем как в любом нашем запасном полку! — по стене были растыканы наши армейские брошюры вплоть до самых последних, висели плакатики по правилам несения гарнизонной и караульной службы, и на самом верху стены была увековечена непреложная армейская присказка: «Хорош в строю — силен в бою!»

Среди всего этого в самом углу, у питьевого бачка, в расстегнутом грязном полушубке лежал Сережка Ряднов. Мертвый. Карманы гимнастерки вывернуты, а под левой лопаткой торчала деревянная ручка финки — нашей солдатской финки, точно такой же, как висела на поясе у Фомина и остальных десантников.

Обыскали все вокруг, но никого, кроме мертвых немцев, не нашли. И только на дальнем бугорке, по дороге, ведущей к Познани, уходил мотоцикл с коляской. По прямой до него было метров семьсот.

Самоходчики не пожалели снаряда и успели дать один выстрел, да Кремнев из своей симоновской «пищали», как на кабаньей охоте, с упора послал пулевой дуплет. Мотоцикл скрылся за поворотом, и старшина сплюнул и выругался:

— Ушли. Упустили! Найти бы гада!

Потом вылез наводчик самоходки и недоуменно сказал:

— Понимаешь, старшина, кажись, в своих стрелял. В прицеле и телогрейки, и шапки — все наше.

— Они. Их мы упустили, — сказал старшина своим и только потом, показав на тело Сережки Ряднова, пояснил не знавшему ничего наводчику. — Ты вон в тот блиндаж сунься. Там тоже все наше, а Серегу там прикончили.

Дело было важное, и о находке доложили Пинскому. Тот сходил, осмотрел и запретил подрывать или поджигать блиндаж, сказав, что дело темное, не его ума, и что заниматься сейчас им некогда, но в СМЕРШ он сообщит.

Ряднова похоронили у развилки дорог, где стоял весь батальон, и лейтенант-танкист у свежей братской могилы — из десантников Пинского тоже потеряли двоих — ни с того ни с сего признался Фомину:

— А я его на двадцать суток грозился упечь, старшина. Вроде виноватым себя чувствую после того, как пошел он и погиб. Ерунда какая-то. Живет человек, Пушкина с Крыловым читает, а потом — хлоп и вечная память, да еще вот так, по-темному. У меня на Украине случай был: заряжающий пропал, а я по молодой дурости сразу его в дезертиры записал. Тихий он был. Кожухов фамилия. Нашли его потом в заброшенном сарае аж на пятый день, вот как вы своего. Убитым. Страх сказать — какого. Оказалось, что выкрали его, даже через фронт не повели, а на месте все решили выбить. Не знаю, что он им сказал, а что нет, только я так думаю, что ничего, потому что смерть у него лютой была. Жгли, резали, зубы выбили и все такое, что я, как вспомню — есть не могу неделю, хоть на войне всякого повидал, и зарекся я с той поры о бойцах своих за глаза плохо думать. Поумнел.