Василий Сабинин - Право на приказ

Тут же наметили возможные маршруты движения штурмовых групп.

Все три командира полка выросли за войну, были молодыми, и продвижение их по меркам мирного времени выглядело бы стремительным. Клепиков войну начинал лейтенантом, а теперь вот подполковник и вся грудь в орденах — ни много ни мало, а целых шесть, а если по комбатам пройти, то капитан Шарко — двадцать один год, пришел в дивизию зеленый, как гороховый стручок, а завтра сам вызывается штурмовой группой командовать, и не от молодого своего возраста, когда шило в одном месте, а с четким сознанием обстановки перед фронтом своего батальона — тактик! Этот капитан еще за день до войны из рогатки стрелял и пушку только в кино видел, а теперь его голыми руками не возьмешь. «Быстро растут», — подумал Хетагуров и даже позавидовал этим ребятам.

Совещание кончилось. Все стали расходиться, Клепиков застегивал планшетку у двери, когда генерал его окликнул:

— Останься, Клепиков.

Генерал прикрыл дверь, жестом показал на лавку.

— Знаешь, зачем оставил?

— Нет, товарищ генерал.

— После штурма забираю у тебя Беляева. Думай, кого на батальон назначать будем — Абрамова или кого еще?

— Беляева на оперативный? Потянет, товарищ генерал.

— Куда назначить, я найду. Это моя забота, а про батальон мне ответь, Вениамин Степанович. Не крути.

— Абрамов вполне достоин.

Вопрос был непростой. Капитан Абрамов, нынешний зам у майора Беляева, давно бы и сам ходил в комбатах, если бы не закрутил романа с военфельдшером Чепраковой. Что в этой Клаве он нашел — непонятно: рост — метр с шапкой, курносая, стриженная под мужской «бобрик», в выражениях, мягко сказать, невоздержанная — ее связисты в дивизии узнавали сразу по первым трем словам, которые ни в одном рапорте и написать-то было нельзя. Генерал сам ей обещал за сквернословие много суток жизни на гауптвахте. С Абрамовым дважды говорил начальник политотдела дивизии и несчетно — замполит полка, но похоже, что душеспасительные беседы на заместителя командира второго батальона не влияли. Ссориться с политотдельцами комдив не хотел и назначать Абрамова на батальон не стал, и тогда прислали Беляева, «попридержав» в капитанах реального претендента на должность.

Но это была еще одна сторона дела. Говоря о «ком-то еще», генерал имел в виду ротного Абассова, но прямо Клепикову не говорил — в армии высказанное пожелание начальника — это форма приказа, и Хетагуров хотел, чтоб командир двести сорок шестого сам догадался, о ком идет речь. Тут была своя причина. Абассов был осетин, как и генерал, а значит, почти родственник, и выдвигать родственника, пользуясь своей властью, Хетагуров никак не хотел. Вот если бы из полка, снизу, представили. Абассов — боевой офицер, воюет хорошо и выдвижения вполне достоин — за нерадивого осетин Георгий Хетагуров не стал бы беспокоиться, будь он хоть трижды родственником.

— Мое мнение — Абрамова, — твердо сказал Клепиков и, показывая, что соображения генерала насчет земляка ему известны, добавил без обиняков: — Абассова можно на курсы «Выстрел» отправить. Там его до нужной температуры остудят, а то горяч. Иногда слишком.

— Мнение командира полка мне понятно. Больше не держу. Свободен. И поговори ты там с Абрамовым, ну и с этой, с ней. Пусть они рапорта по команде напишут — женим, в порядке исключения, если так всерьез. Свадьбы — это по части замполита, но он нас за инициативу простит. Я так думаю. Как думаешь?

— Тут вам видней, товарищ генерал.

Клепиков вышел от комдива и позвал своего адъютанта — «лейтенанта Кольку», как того звали по всей дивизии, потому что был он из тех, кого принято называть «рубаха-парень». Они шли к себе в полк, когда Клепиков поинтересовался:

— Николай, ты когда-нибудь жениться думаешь?

Адъютант от негодования даже остановился. На его лице было ясно написано недоумение и досада по поводу того, что серьезный боевой человек, командир полка, у которого завтра бой и все такое, тратит время на такие пустяки.

— Я что, с печки упал, что ли? Дуры они все. Я вон и Абрамову про Клавку так сказал, а он… — Адъютант понял, что вгорячах проговорился, и замолчал. Даже засопел.

«Пацан, — подумал про Кольку Клепиков. — В семнадцать — училище, через год — лейтенант, и у меня полгода». Но вслух сказал, пытаясь все-таки уточнить, что произошло у Абрамова и о чем Колька до сих пор не сказал.

— Что он? Договаривай, если начал.

— Поставил меня по стойке «смирно», сопляком обозвал и пообещал морду набить, если еще сунусь в то, что не понимаю.

— И ты на него злишься? Зря. Если б на месте Абрамова я был… Знаешь бы, как все обстояло?

— Так вы ж командир полка, я вам на замечания никакого права не имею, товарищ подполковник.

Адъютант произносил «подполковник», глотая букву «д» и выходило «поолковник». Это был не подхалимаж. Колька был на него абсолютно не способен. Он просто любил Клепикова.

— По твоей глубокой теории, боевой мой адъютант, мне замечаний делать нельзя, а старшим по званию, фронтовикам, можно. Абрамов с сорок второго на фронте, и то, что он капитан, а я подполковник, еще ничего не значит. Важно, что ты пока лейтенант, и хоть считается, что пороху понюхал, а роту тебе давать рано. Ты у Абассова поменьше учись, хоть там храбрость через край прет. Ты лучше к таким, как Абрамов, приглядись. Он без шума, без гонора, а везде успевает и многое может. Одно только позабыл сделать. Я тебя не зря спросил, что бы я на месте Абрамова с тобой сделал. Отвечаю. Все то же самое, что и он, кроме одного — морду не в следующий раз бы пообещал набить, а немедленно, как говорится, не отходя от кассы. Не лезь туда, где ни хрена не понимаешь. У него и так советчиков хоть отбавляй, и ты туда же.

Лейтенант обиженно молчал, Клепиков знал, что все сказанное им Кольке раз и навсегда усваивается прочно и намертво, потому что он сам для адъютанта был живым воплощением кодекса офицерской чести. Клепикову и самому не хотелось лезть в личное дело Абрамова, но сегодняшним разговором генерал обязал его к этому, и он, командир полка, мог показаться Абрамову таким же нахальным и бесцеремонным, если бы сунулся к капитану так же, как его Колька. Он ни на минуту не забывал, что капитану Абрамову завтра идти в бой, вести людей, а послезавтра — принимать батальон у Беляева и командовать дальше, а ставить на батальон человека с раздерганной личной жизнью — это нехорошо, и пусть считается, что время военное и все остальное, кроме войны, можно задвинуть на второй план, сам Клепиков так не считал. За спиной у солдата, у каждого фронтовика, не должно быть руин и обломков любви, семьи и всего остального, что могут сделать свой. Враг — это другое дело. На то он и враг. И если от него в душе ненависть, то она воевать помогает.