Василий Сабинин - Право на приказ

«С любовью на войне — одни хлопоты», — думал Клепиков и не догадывался, что шедший за ним Колька держался того же мнения.

Первый штурм Познани не удался. Нигде и никто не выполнил поставленных штабами задач. В восемьдесят второй дивизии Хетагурова батальоны не вышли к Варте, как планировалось, а застряли в пригородах, пройдя сотню-другую метров от исходных. Но совсем бесполезным день назвать было нельзя — он дал ответы на многие вопросы, которые занимали командирские головы накануне штурма. Теперь точно можно было сказать, что немцы уходить из города и прорываться на запад не собираются, выбить их из города будет стоить много сил и крови, а утверждения пленных насчет того, что «Познань — это немецкий Сталинград», совсем небезосновательны, потому что система огня, сильный гарнизон, запасы техники и продовольствия у немцев тут солидные, не зря крепость была заложена здесь еще со времен франко-прусской войны.

Как выяснилось, вокруг города был выстроен целый пояс фортов. На карте штаба корпуса почти девственно чистой накануне, к началу штурма как из рога изобилия возникали элементы устойчивой и мощной позиционной обороны с использованием старых и новых фортификационных сооружений, домов и подвалов, оборудованных под огневые точки — все это было по периметру, по внешнему обводу обороны крепости, а внутри всего этого находились еще четыре равелина и четыре редута цитадели, и она вместе с укрепленным Хвалищевским островом блокировала все переправы через Варту в черте города.

Было и еще одно обстоятельство, на которое поначалу никто не обратил внимания. Познань, отторгнутая от Польши, была провозглашена Гитлером столицей новой земли Германии, то есть собственно рейха, нареченной Вартенландом. Одно дело терять территории чужие, завоеванные, но объявить немцам о потере Познани — это было равносильно признанию того, что русские вступили на территорию рейха. Этого Гитлер не мог допустить и объявил оборону Познани не только делом армии, но и делом НСДАП. Именно поэтому комендант Коннель получил эсэсовский чин бригаденфюрера и неограниченную власть. Именно поэтому до самого конца, до апреля, радио и газеты уверяли берлинцев, что окруженные крепости рейха Торн, Шнайдемюль, Познань продолжают держаться в тылу подошедших к Берлину войск Жукова и Конева.

Фортов в Познани было восемнадцать, а пространства между ними прикрывались огнем пятидесяти четырех дотов, и дивизиям генералов Баканова и Глебова, действовавшим с юга, на направлении главного удара, только и удалось, что блокировать два форта в пригородах Дембсен и Гурчин.

Когда о результатах дня доложили командарму, который был на Одере — там уже заняли плацдарм на левом берегу и расширяли его, то генерал-полковник коротко и с явными нотками недовольства в голосе бросил в трубку:

— Штурм продолжать. Приеду, вместе разберемся, у кого что лишнее.

Про лишнее сказал потому, что ему перед этим только доложили, что гарнизон в Познани по численности намного выше, чем указывалось в первоначальных разведсводках — не пятнадцать-двадцать тысяч, а тысяч пятьдесят, а то и побольше. Кроме этих регулярных частей, по показаниям пленных, за три дня в крепости сформировано около двух полков фольксштурма — фашистского ополчения, обученного действовать фаустпатронами, противотанковыми фугасами и стрелковым оружием.

Только убедившись на месте сам, что просьбы корпуса обоснованны, командующий армией, назначенный Жуковым лично ответственным за операцию по взятию Познани, доложил маршалу о положении дел. Штаб фронта передал в оперативное подчинение армии еще две дивизии левого соседа, но их пока не было вблизи города.

Дислокацию частей до прихода свежих дивизий решили не менять, и дивизиям, уже втянувшимся в городские пригороды, продолжать вести активные действия, чтобы держать противника в напряжении и не позволить немцам свободно оперировать резервами.

Так виделось с высоких штабных колоколен, а батальоны продолжали продвигаться там, где удавалось, а где не удавалось — лежали в грязном снегу перед амбразурами дотов и фортов.

Штурмовая группа батальона Беляева к исходу дня просочилась за насыпь какого-то стрельбища, и дальше ходу никакого не было — головной взвод сидел в ровике для мишеней, и никто не мог высунуться, чтоб идти вперед или назад, — пулеметы в три ствола зажали так, что пальца показать было нельзя из распроклятого ровика, где валялись мишени. Фанерных щитов было много, и они были самые разные: грудные, ростовые, парные, обозначавшие пулеметный расчет, но раскрашены были все одинаково — на касках нарисованы наши звезды…

Немцы, зажав взвод, вот-вот могли начать швырять мины, и тогда в этом ровике для взвода останется только одна радость — похоронной команде не придется копать могилу — ровик с фанерными щитами как раз то, что для такого дела нужно.

«Настроили, гады, полигонов, лагерей и стрельбищ», — подумал про немцев Фомин, сидя в ровике рядом с Абассовым. Ротный подобрал грудную мишень на палке и чуть высунул ее из укрытия — сразу из фанеры вылетело несколько мелких щепок, и капитан показал Фомину на две пробоины.

— Все пристреляно. Придется до ночи сидеть.

Про минометы ротный не сказал, только поглядел на пробитую звездочку на щите и выругался.

Первая серия мин легла перед ровиком.

Осколки и комья мерзлой земли просвистели над укрытием, и старшина по привычке осмотрел всех, кого видел. Все были живы и находились в укрытии, только Кремнев лежал за трубой флагштока и пытался из бронебойки попасть в пулеметчиков, но они дружно вцепились в него и загнали за трубу, пули выстукивали по ней, вызванивая и визжа после рикошетов тоненькими свистящими звуками, но Кремневу ничего не делалось.

— По такой бы трубе на каждого! — крикнул Абассов. — А то такая большая, но одна на всех!

«Одна на всех. На всех. На всех одна», — вертелось в голове старшины, и он понял, что теперь знает, как надо делать и что.

Ротный понял с полуслова, и Кремневу из ровика перебросили толовые шашки, сапер, лежа в укрытии, в двух шагах от сибиряка, руководил, подсказывал, и скоро в результате труба оказалась обвязанной толовыми шашками, Кремнев запалил шнур, на противоположном конце ровика показали немцам сразу четыре деревянных щита, они «клюнули» и начали мочалить фанеру, а этих секунд хватило Кремневу свалиться в ровик.

Взрыв перебил трубу, и она завалилась как сухостойная лесина прямо вдоль бруствера ровика, точно, как и требовалось.

— За мной! В атаку! — прокричал Абассов, и штурмовая группа покатила перед собой стальную трубу, прячась за ней.

«Как мураши тлю, так и мы с этой железкой, — думал Фомин, подталкивая трубу плечом. — Мы не фанерные».