Андрей Волос - Жизнь Изамбарда Брюнеля, как бы он рассказал ее сам

Его дорожный экипаж, в котором ему частенько доводилось проводить часть ночи, был построен по его собственному плану и являл собой истинное чудо в отношении мастерства и комфорта. Его работоспособность поддерживалась, безусловно, умеренностью привычек, а также легким и жизнерадостным характером. Единственной роскошью, которую Брюнель позволял себе в избытке (и, вероятно, во вред собственному здоровью), был табак. Он держал во рту сигару всегда, даже в постели. Где бы он ни работал, при нем была огромных размеров кожаная сигарная коробка, прекрасно знакомая его друзьям и так же хорошо служившая им, как и ему самому.

Он проявлял замечательные легкость и жизнерадостность своего характера. Его нельзя было увидеть мрачным; напротив, в путешествиях и на отдыхе он вел себя как выпущенный на свободу мальчишка. Не находилось такой забавы, на которую он не был бы готов. На старой дороге в Бате в Вилтширской меловой горе вырезана лошадь. Эта достопримечательность уступает известностью лишь знаменитой Беркширской долине. Местное население яростно сопротивлялось принятию билля о Большой Западной железной дороге, опасаясь потерять доходы от проезда конных экипажей. Однажды вечером кто-то предложил превратить лошадь на горе в локомотив. Брюнелю страшно понравилась эта идея, он тут же по памяти набросал лошадь, примерно рассчитал площадь изображения и составил план, как превратить ее в локомотив. Для этого, по его замыслу, десять мужчин должны были отправиться в двух экипажах к изображению, наметить колышками новый рисунок и затем срезать торф и закрыть им оставшуюся часть лошади. Из трубы должен был подниматься столб пара, а под изображением предлагалось выбить аббревиатуру, обозначающую Большую Западную железную дорогу, оскорбительную для местного населения. Безусловно, никто не собирался приводить этот шуточный план в исполнение, но Брюнель частенько вспоминал его и посмеивался над тем, какую сенсацию он мог бы произвести.

Да, у него был замечательный характер. Он всегда с готовностью прощал другим упущения и даже небрежность. Служащие Брюнеля любили его, и он никогда не забывал тех, кто работал с ним и его отцом со времен строительства туннеля, которое сопровождалось многими опасностями и волнениями.

Без сомнения, труды тех трех лет, заложившие фундамент или, лучше сказать, соткавшие ткань его репутации, подорвали его здоровье и в результате сократили дни его жизни. Все, за что он нес ответственность, он с настойчивостью старался сделать сам. Я сомневаюсь даже, что он когда-либо подписал профессиональный отчет, который не был бы от начала до конца составлен им самим; и каждая конструкция на Большой Западной, от небольшого водовыпуска до виадука в Бренте и Мейденхедского моста, была полностью, во всех деталях спроектирована им самим».

Ну и, чтобы уже закончить эту главу, посвященную самому общему описанию начала той деятельности, на которую я потратил жизнь, приведу письмо одного из моих ближайших друзей — г-на Джорджа Бёрка, написанное им моему сыну — которого, кстати говоря, тоже зовут Изамбард Брюнель.

«Мне посчастливилось много лет быть другом г-на Брюнеля, и этому я обязан многими лучшими часами моей жизни.

Почти три года, а именно во время парламентских состязаний за Билль о Большой Западной дороге, редко случался такой день, чтобы мы не встречались. Обычно нас сводило дело, которым мы оба были заняты. Но подчас мы проводили и свободные часы, отводя их для приятного времяпрепровождения. Именно г-ну Брюнелю, как никому, благодаря его энергии и духу, удавалось сочетать одно с другим. Мне с ним было не сравниться, а потому я всегда был благодарен ему за приглашение в компанию.

Не стану перечислять многие случаи, иллюстрирующие ту свободу, с какой он переходил от самых тяжелых и ответственных дел к мальчишеским выходкам, ничуть при этом не ослабляя внимания к существу дела, которым был занят. Но все, кто знал его так близко, как я, подтвердят, что он обладал таким свойством.

Мне кажется, что никогда не существовало более жизнерадостного человека столь высоких интеллектуальных способностей, и мне нравится думать о друге своих юных лет как о веселом и добросердечном человеке даже больше, чем как о серьезном профессионале, каким он, несомненно, являлся.

В 1833 году твой отец и я занимали квартиры, расположенные одна напротив другой на Парламент-стрит. В число моих обязанностей как парламентского агента входил надзор за выполнением парламентских поручений и очень часто — собеседования и переговоры с землевладельцами, по чьим владениям должна была пройти железная дорога. Поэтому мы постоянно сталкивались друг с другом. Чтобы нам удобнее было общаться и координировать жизнь, твой отец придумал натянуть от его квартирки к моей шнур через всю Парламент-стрит. Когда он дергал за него, у меня звонил колокольчик. Таким образом он или подзывал меня к окну, чтобы передать телеграфические сигналы, или, еще чаще, будил меня утром, когда нам случалось вместе выезжать за пределы города, а такая необходимость возникала довольно часто, о чем можно было и не упоминать. Соседи, которые никак не могли взять в толк, что это за приспособление, очень удивлялись.

Думаю, что в ту пору он вообще редко ложился спать. С другой стороны, я не могу вспомнить, чтобы он выглядел уставшим или пребывал в плохом расположении духа. Вероятно, таково было устройство его натуры, позволявшее обходиться практически без сна. Он был заядлый курильщик и нередко дремал в кресле, не выпуская изо рта сигары. Если мы должны были выехать из города в пять или шесть часов утра, он подчас будил меня колокольчиком около трех, бодрый, уже одетый и в совершенном восторге от моего недовольства тем, что пришлось подняться на два или три часа раньше, чем было нужно.

Нельзя было даже предположить, будто он всю ночь просидел над планами и расчетами, погруженный в серьезнейшую работу, какая любого другого человека на следующий день полностью лишила бы сил. Но именно таков был его характер, я никогда не видел его иным — всегда лишь полным энергии и готовым к работе, как если бы он спокойно спал всю ночь и замечательно отдохнул.

В те времена еще не существовало железных дорог — мы были вынуждены сами их строить. Поэтому приходилось довольствоваться более медленными, но не менее приятными путешествиями в почтовых экипажах. У твоего отца была бричка. Он сам ее конструировал, предусмотрев, чтобы ему было удобно перевозить свои чертежи и планы, инженерные инструменты, а также иные приспособления, созданные для удобства человека, главным из которых была большущая коробка для сигар. Мы выезжали на рассвете, а иногда и в кромешной тьме. Наши прогулки по сельской местности я до сих пор вспоминаю как приятнейшие из всех, в которых когда-либо участвовал. Но могу с полным правом сказать, что при всем удовольствии, которые они нам доставляли, мы никогда не выпускали из виду дело, которым были заняты и для которого, собственно, они и предпринимались.