Александр Ковинька - Миниатюры с натуры

Может, старенькая и правду говорила, потому что я не сквернословил, по воробьиным гнездам не лазил и на девчат не поглядывал. Возьмите и другое: на улицу не выбегал, возле плетня не стоял, не кахикал, не чихал и не звал: «Апчхи, чернявая! Кахи, белявая!»

Почему я не кахикал и почему я не чихал? Не буду от вас скрывать — боялся.

В нашем селе росли девчата стройненькие, красивенькие и в руках были дебеленькие.

Кахикнешь, а какая-нибудь подойдет, схватит за грудки, прижмет к плетню и начнет по неписаной анкете расспрашивать: «А ну, хлопче, с чем ты тут кахикаешь?»

И… И… пропала моя репутация.

Дома сидел. Дома бабушке Ветхий завет читал и своими словами райские картинки передавал.

— Вот это, видите, Ева в раю стоит.

— Без юбки?

— Без, — говорю.

— Бесстыдница!.. Бесстыдница!.. Неужели ей трудно было на себя какую-нибудь мешковину набросить? А это кто рядом?

— Это, — говорю, — Адам.

— И он без рубашки? О боже! Царица небесная! Бесстыдник! Без штанов стоит! Хоть бы кто-нибудь тюкнул; что ж это ты, бесстыжий, в раю голым телом светишь?

Самые серьезные коррективы бабуся внесла утром:

— Возьми эту ветхую книжку, положи ее в торбочку и иди в рай. Пойди и вот тем — Адаму и Еве — передай: придет моя бабуся, она знает, какую крапиву рвать и по каким местам стегать. Я не посмотрю, что они и такие, и сякие, и райские, — отстегаю! Я и твоего отца, и твою маму разве ж так хворостиной гоняла… Бывало, станут вечером под грушей и шепчутся, и шепчутся… А я из-за угла шав-шав… Да по ногам, по ногам… «Хвороба вашей матери! Не блудите! — кричу. — Венчайтесь! — кричу. — Без венца вас черти в пекло загонят!»

Так вот, говорю, и мне такое выпадало: в адский казан или в светлый рай… Куда — сердечно меня, уже взрослого, убеждала черноокая Палазя. Любила меня Палазя, и я ее любил. Да не так я ее, как она меня. Бывало, сядем под той самой грушей. Палазя прильнет и убеждает:

— Чего тебя в тот рай тянет? Что ты там будешь делать? Ни тебе прильнуть, ни тебе поцеловаться. Ни потанцевать, ни попеть… Одна нудота! Посмотри, какая в садике краса! Лучшего места, как под грушей, и на свете нет…

Я и кручусь, я и верчусь, и деликатно предупреждаю:

— Палазю, не льни! Бабуся говорили, что это блуд! Черти подсмотрят и тебя, и меня в пекло потянут.

— Подумаешь, напугал! Пусть тянут! Не так страшен черт, как его малюют!

И лукавого Палазя не боялась. Еще сильнее ко мне льнула. Вот под грушей мне впервые правдивая мысль пришла: «Чем, — думаю, — ангельскую нудоту в раю терпеть, то лучше с блудницами в смоле кипеть».

Да все, извините, некогда было адского кипяточку попробовать… То то, то се… То учился, то работал, то в творческих командировках странствовал…

Но, как говорят, свет не без добрых людей. Нашлась праведная душа — похлопотала… И в нежных тонах теплую реляцию написала. Мелким-мелким почерком та реляция на бумаге начертана. Даю по оригиналу: «Их экселенции, чертячей обер-резиденции. Поскольку сочинитель Ковинька в своих насмешках доказывает, что его из глины не лепили и святым духом не сотворили, коленопреклоненно вас умоляю: наглеца острыми когтями схватить и немедленно в адском казане утопить. Любитель высоких небес и лукавых чудес, ваш покорный слуга Сидор Липник».

Подумайте, какая химера! Какая оказия!

Только я лег, только хотел глаза закрыть, смотрю — наваждение! Из спичечной коробочки вылезает малюсенький чертик. За ним другой, третий…

Вылезли, перевернулись и сделались такими, как жеребята. Ржут, копытами бьют, задки подкидывают.

— Черти! — кричу. — Черт вас побери! Чего вы повыскакивали?

— Выставляй, — говорят, — из-под одеяла грешные колени, будем хватать!

— А резолюция, — спрашиваю, — у вас есть?

— Есть! Даже две… Вот на, читай!

Беру. Читаю. Лукавые не соврали, правду сказали. Действительно, две резолюции. Первая длинненькая: «Жалобу преподобного отца духовного удовлетворить. Ненавистного насмешника за колени схватить». Вторая коротенькая: «Согласовано. Хватайте! Вельзевул».

Схватили. Потащили. Под навесом нас встретило привидение в черном. Молитвочки шептало, руки ехидно потирало и елейным голоском спросило:

— Куда это чертяки раба божьего прут?

За меня ответила соседка:

— Вы спрашиваете, куда прут? Чтоб у вас самих глаза выперло! Разве не видите — в пекло несут!

Привидение как захохочет. Я по хохоту узнал: тот самый Липник, что реляцию писал. Проклятый смеялся, аж захлебывался:

— В пекло тянут?.. Ха-ха-ха!.. А я за упокой юмористической душеньки вот такущую свечечку поставлю! Ага! Дописался! Наговорился по радио — из глины не лепили!.. Святым духом не сотворили! А из чего же тебя, спрашиваю, сделали? Из дерева выстругали или из инкубатора выпустили? Ха-ха-ха!

Хохотал, хохотал… Слышу, язык отнялся. И его черти за фалды потащили.

Волокли, окаянные, волокли и перед рассветом в лоно нечестивых приволокли.

Повезли меня по пеклу — страшными картинами пугать и примеривать, какую же сковородку грешным языком лизать…

По церковному изобразительному искусству пекло я представлял себе так. В ряд стоят казаны, чаны и негасимым огнем горят. А хваткие до погибели чертенята в эти посудины вилами подбрасывают греховодников по установленному графику: в воскресенье — бюрократов, в понедельник — казнокрадов, во вторник — многоженцев, в среду — насильников, в четверг — брехунов, в пятницу — хапуг, в субботу — пьянчуг.

Само собой разумеется: блудников и блудниц бросают вне очереди…

Но чтобы богословов поджаривали и ухваты в поясницу всаживали — моя фантазия до этого не доходила.

Черт-экскурсовод по знакомству рассказывал:

— Попадают и отцы духовные! Вот я тебе покажу одного богослова. Вчера вместе с тобой приволокли.

— А что недостойного смиренный муж учинил? — спрашиваю.

— Сказать по совести, он жизненное творил: грешных сестричек на покаянные лекции в гречку водил. Белявеньким апостола читал, чернявеньких уверял — один бог без греха. Лукавые и устно предупреждали и анонимно писали: «Отче! Опомнитесь!» Не слушал искренней правды. И снова за свое — в гречку! А оно все до поры до времени. Небесные дозорные раз пропустили, второй… Третий, слышат, что-то не так. Оно ж, видишь, как вышло. Духовный отец читал лекции, читал и переспрашивал: «У кого будут вопросы?» Сестричка возьми а громко спроси: «Батя, какой вас черт научил в пазухе душу искать?» «Эге-ге-ге! — подумали дозорные. — Беда! Лукавый христианскую душу в гречке раздирает». Туда смотрят, наоборот: солидная особа, слуга церкви, полненькую сестричку целует, обнимает, еще и к сердцу прижимает.

«Отче! — кричат. — Святотатствуешь!»

«Помилуйте, — завопил тот, — я не виновен. В гречку загнали и благоверную сестру искушать черти подсобляли».