Александр Ковинька - Миниатюры с натуры

«Не ври, отче», — крикнули мы. За бороду — и сюда. Видишь, он стоит возле казана, трясется…

Подошел и я ближе к казану. В самом деле, богослов жалобно трясется. Чревом дрожит и зубами цокает. Больше черта пекельной посуды боялся.

Мне даже жаль беднягу стало — вот так беспардонно издеваются!

Вы только поймите, до чего додумались черти. Мужа благоверного, мужа чудодейственного (господи, какую каверзу придумали!) обротью зануздали!

Не вытерпел я и в сердцах вскрикнул:

— Чтоб вы, окаянные, взбесились! Нет на вас погибели, распроклятые!

Взяли и привязали батюшку, как лошадь на коновязи. Хорошо, что хоть не стреножили!

Ох и выдумки придумывают, лукавые!

Глянул я вокруг, аж на сердце похолодело.

Возле чанов и казанов нагими стояли многоженцы, насильники, соблазнители, блудники. И какая нестерпимая обида: все были засупонены в новые кожаные шлеи.

С хапугами и пьянчугами обошлись еще строже: на высоких и тощих крепкие ошейники надели, полных и тучных в намазанные хомуты впрягли…

Тьфу! Вот какое недопустимое унижение!

Черти еще и издеваются:

— Отче! Не вешайте нос! Умели в гречку скакать, сумейте и вонючую смолу глотать.

Хорошие тебе шутки! Когда на ваших глазах под казанюку вот такими охапками смолистые дрова подкладывают.

Картина, скажу вам, невеселая. Повторяю — грустный-прегрустный этюд получается.

Могучий столп церковного движения, движения часословного возле казана окончательно пал духом. Морально разложился…

Сняв с себя церковное облачение, отец духовный, выставив напоказ греховодный пуп, горячо уговаривал рогатых:

— Тюкайте, рубите, а пекельной смолой не карайте!

Странная просьба вызвала веселый смех у хвостатых лукавцев. Чертенята хохотали, как малые дети.

— Батя! — кричали. — Не нам поручали за пупки цеплять, не нам их и уничтожать!

Обидный отказ вконец обессилел батюшку: по всему телу разлилась печальная тоска.

Оно ж, видите, как бывает на свете: огненным страшилищем простодушных парафиян пугал-стращал, а когда сам попал в пекло — навеки перепугался.

Я хотел посочувствовать, утешительное слово сказать в подошел совсем близко. Когда я подошел, батюшка протянул мне здоровенное письмо.

— Прочитайте, — просит, — мое слово, слово пастыря. Я же правдиво проклинал! Адом стращал… Хулу борзописцам посылал.

Взял я письмо. Свирепо накатал гневный летописец:

«Есть, — пишет, — лоза… Есть верба! Есть прямые палки, есть выгнутые ковиньки. Но откуда взялась эта анафемская Ол. Ковинька — ума не приложу. Боже, боже! Твоей грозной десницей прошу — покарай! А если не сила твоя, то пусть писаке могучий сатана сломает поясницу. Аминь!»

Раскусив по письму, что передо мной знакомый призрак — Сидор Липник, я деликатно предупредил:

— Батя, батя! Меня в ад толкали, а сами в казан попали. Ай-яй-яй!.. Бывайте здоровеньки! Кипите веселенько.

Свое путешествие я, разумеется, выдумал, ибо твердо знаю — нет ни ада, ни рая, есть красивая трудовая жизнь. А это — так, для верующих и неверующих…

Больница наша, или проще «аптека», была и маленькая, и узенькая, и темноватая.

С улицы одни узенькие двери, с огорода два маленьких окошка… Темно!

Одно оконце закрывал Бровко (хоть ты его убей, ляжет, дьявольский пес, и спиной все окно закроет), второе мы сами закрывали. На подоконник ставили лекарства: йод и порошки.

Спрашиваю больного:

— Что с вами?

— Горло… Сужается и сужается.

Лекарь подводит больного к окошечку, стучит роговой ложечкой по стеклу и профилактически кричит:

— Слезай! Слезай, чтоб ты сдох!.. А ну, скажите: а!.. а!.. Вот барбоса нажили!.. Тю на тебя! Говорите за мной: а… а… Куда ты морду суешь? Вот чертов пес!.. Еще — а!.. а!.. Сашко! Возьми палку, сгони этого черта с окна! Еще ра-зок — а!.. а!..

Лекарь Сергей Павлович «медицинских наук» набрался, будучи полковым санитаром в Елецком полку. Была у него красивая фигура, пышные усы, больного называл «пацент», и одному лишь богу известно, как в его руках очутилось свидетельство: «Может быть в сельской аптеке фельдшером…»

Я — помощник «лекаря». Медицинские функции помощника скромные: мыть посуду, вытирать, подметать пол и вот того лохматого «черта» с окна палкой прогонять.

Помощнику двенадцать лет. Он важно шмыгает носом и долго-долго разглядывает высоконькую бутылку. На бутылке страшный рисунок — голый череп! А сверху неразборчивые буквы: «Spiritus».

О, боже! Что это за страховидное диво «Spiritus» там на дне сидит?

Набравшись смелости, я, оставшись один, заглянул в бутылку. Ничего страшного нет. Пусто, и донышко сухое. Вот какое чудотворство!

Помощнику и невдомек, что там в самом деле сидело лихо, да вчера Сергей Павлович на пару с волостным старшиной это лихо, эту бешеную жидкость всю ночь терпеливо тянули через узенькое горлышко. Тянули, тянули и сами под завязку набрались… Утром их, утомившихся, нашли в арсеньевском хлеву. Старшина милостиво перевесил рябой свинюшке начальственную цепь с бляхой и бормотал: «Носи!.. Хрюкай!.. На то ты и свинья!..»

Прием… Болезни разные…

— Ногу в колене раздуло… Меланка, жена моя, и папоротник прикладывала, и горячими отрубями припарки делала, и любисток с луком прикладывала… А оно гонит и гонит…

— Что это у вас — косой резануло?

Больной о своей хворобе рассказывал шепотом:

— Какая там коса — урядник нагайкой резанул.

Деды жаловались на «божеские» проделки:

— Живот!.. Извините, раздуло, как бубен. Мы же вот это… со старухой посвятили на спаса яблочек и грушек… Да и свяченых наелись… До этого не ели, закона держались… Старуха одну-две грушки пожевала, и все. А я в охотку — две мисочки хватанул. Так теперь хоть кричи: кар-ра-ул!..

— А у меня под ложечкой сосет. Сосет и тянет. Тянет, тянет и не отпускает. Выпьешь чарочку-две, оно немного и отпустит.

С детьми целая морока.

— …Привязала я ее к возу за ножку. «Играйся, — говорю, — Оленка, играйся… Маме некогда, маме жать, снопы вязать. Играйся, деточка, сама». А она игралась да что-то, глупенькая, и схватила… Может, лягушонка проглотила…

От всех болезней лекарства одни — йод и порошки. Ставится банка с йодом, рядом кладется кисточка, и внимательно по очереди лекарь спрашивает:

— Что у тебя, Вася?

— Зубы болят!

— Ага… Раскрывай рот.

В баночку всовывается кисточка, и больному смазывают зубы. Известно, больной, сжав зубы, дрожит… А Сергей Павлович, смазав зубы и нёбо йодом, на прощанье еще и в лоб ткнет.

— На всякий случай… Может, голова заболит.

А очередь все подходит и подходит.

— А у тебя, Степа, что?

— Печет.

— Где?

— Вот тут.

— Подними сорочку.

И снова йодом смазывается голое тело.