Вениамин Додин - Воспоминания

Одновременно Министерству высшего образования поручено было решить мои институтские проблемы. Любви между мною и МИСИ не случилось, как у Остапа Бендера с Ингой Зайонц. Меня зачислили на 1–й курс ВЗИСИ (Всесоюзного заочного инженерно–строительного института) и запросили Красноярский его УКП. Документы мои в Москву пришли, но из–за того, что некогда официально я не был зачислен студентом, ректор ВЗИСИ, никогда мною не увиденный, Зеньков в восстановлении меня на 3–м курсе с переводом на 4–й отказал. И тут, впервые за тридцатилетие вышло из тени отчество моё ЗАЛМАНОВИЧ, хотя всегда старался высветить его! Однако я продолжал заниматься, отсылая в Красноярский УКП контрольные и курсовые работы. Когда осенью 1955–го года меня «за неуспеваемость», якобы, — на 3–м курсе Московского отделения ВЗИСИ — хотели отчислить, я обратился к прокурору с просьбой разъяснить ректору ВЗИСИ, что моя реабилитация должна повлечь за собой и восстановление моих юридических прав как студента Красноярского УКП ВЗИСИ с 1951–го года. Гулаг, оказалось, тоже чему–то учит. Меня вызвал прокурор, подтвердил мое право, однако, решение вопроса передал в МВО. Зам. министра Высшего образования Геращенко сообщил мне, что мои документы с 1951–го года у него, и что он договорился с ректором Всесоюзного заочного политехнического института (ВЗПИ) о зачислении меня теперь уже (в соответствии с выполнением учебного плана) на 6–й курс Строительного факультета ВЗПИ. Здесь я сдал оставшиеся экзамены, получил задание на дипломное проектирование. Под руководством профессора Константина Ивановича Ветошкина (возвратившегося из Китая, где руководил организацией Строительных институтов) выполнил дипломный проект и 6–го февраля 1957–го года защитил его на «отлично». 7–го февраля 1957–го года получил диплом инженера–строителя. И — не без приключений, валящихся на голову мне как гипотетические поленья из поленницы, — уехал из Москвы…

Ниночка приехала в Москву парой недель прежде, в январе.

Встречали её вдвоём с папой. Радостно и празднично было на душе. Радостно блистало утреннее солнце. Свет начинавшегося дня миллионами осколков снежных зеркал сверкал радужно и ласково. Прошли знакомый мне путь по тем же заснеженным и замёрзшим улицам. Тот же путь, которым в конце 1954 года шли с папой…

Ласково сияли рассветные глаза любимой. Светилось лицо её… Она знала, что мы все очень ждали её. Свою маму похоронила она совсем недавно. Первые слова её, первый вопрос — о моей маме; плохо, очень плохо, когда нет мамы ни своей, ни моей…

Пришли.

Всё тот же дом. Но с вступлением Нины в старые его стены он преобразился вдруг и тоже засверкал… Пусть старыми подсвечниками под пламенем свечей, пусть старой скатертью, пусть старыми праздничными салфетками, пусть старыми бокальчиками, пусть старыми тарелками и ошмётками старого столового серебра. Вступление Ниночки в трагической судьбы дом прошло в звенящей тишине. Будто где–то со звоном колокола гудели… Далёкими колоколами, звеня, тишина по–доброму встретила новую жительницу. Приветила и успокоила… Но уже не было мамы и всё что связано с Нею укрывалось туманами забвения.

Новая жизнь начиналась…

* * *

Где то я рассказал о громкой и чреватой инициативе друга моего по Арктической каторге и Ангарской ссылке Ивана Павловича Алексахина. Некогда — в 30–х гг. — воспитанник Строительного факультета МВТУ. Затем помощник Никиты Хрущёва в Бауманском районном и Московском городском комитетах КПСС, оттянувший, — не без помощи ли самого этого шефа своего, — 20 лет Колымы…

Ныне, — по хрущёвской же инициативе носитель модной и завидной синекуры руководителя Реабилитационной комиссии ЦК, — задумал он акт величайшей коммунистической справедливости. Возбудить именно самим центральным руководством своей партии с собственной подачи Уголовные дела по факту преступного события на Волге в 1943 году — знаменитого БАКИНСКОГО ЭТАПА. И наказать ПРИМЕРНО всех оставшихся случайно в живых после в 1944 году учинённой прокурором Волжской Военной Флотилии Рапопортом расправы (жесточайшей, надо отметить) над стоившими того преступниками, злосчастный этап этот априори ограбившими, погубившими, а для того инициировавшими!…

Не подготовившись как следует, на ура, процесс Иван Павлович возбудил. Но пострадал сам, подведя и меня как куру в ощип. Ибо 14 лет назад совершенное мерзавцами страшное злодеяние, оказалось, оставило армию случайно недобитых расстрелами последышей. (Расстрелами не за удушение и утопление заключённых в нефтеналивных баржах. Но по параллельному Хлебному делу. Убиение этих несчастных мучеников спровоцировавшее!). И она, армия эта, или банда, новый пароксизм её разоблачения, — уповая на изменившееся как ей казалось время, — встретила открытым сопротивлением! Хотя самые перепуганные и отчаянные из её рядов могли ныне, — в принципе, — только уже… именно… сопротивляться. Ну, и, в конвульсиях, пакостить. Решив избавиться от меня как от свидетеля (в том числе, как автора скандального эссе БАКИНСКИЙ ЭТАП, во всю ходившего уже в СМИ Самиздата и по Зарубежью) они в самом конце 1957 года было организовали через адептов в органах московской милиции инсценировку административной высылки из Москвы в отдалённые районы меня с семьёю. Национальность супруги как бы допускала это намерение их… Если не побуждала! Высылки именно дальней… Чтоб дальше некуда! Надо было сопротивляться! Но всемогущий Шура — названый брат мой Александр Евгеньевич Голованов, — будучи ныне сам в постсталинской опале, успокоил. Предложил встречный пал не раздувать. Вместе с оставшимися верными коллегами, — той же опалой сдвинутыми на прежние синекуры но в те же отдалённые районы, — вышел на представителей цветников в Союзном Совнархозе (Министерства уже ликвидировали). И те, консультируемые им, предложили мне вне принятой должностной субординации возглавить, — как недавно получившему диплом инженера молодому специалисту, — реконструкцию одного из оборонных монстров Цветной металлургии в Горном Алтае. Красиво. По времени престижно. И гипотетическому Молодому специалисту о-оченно полезно для дальнейшего продвижения по службе! Да ещё в расчёте на то, что само громкое название Предприятия и известное значение Его в сферах, через год–два растворят и смоют ядовитую накипь ГУЛАГА пусть не с биографии, но хотя бы с раненой психики моей. А предложенное в нём с верху престижное командное кресло (не сильно, правда, ценимое претендентами из центральной России и не шибко домогавшееся ими) — снивелируют всё прочее. В том числе и в моём случае хотя бы, — постыднейший, не для меня конечно, но для режима уж точно, — акт так называемой реабилитации истерзанной жертвы самими терзавшими её стервятниками…