Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Если бы эта интерпретация была верна, то белобрюхие черные каменки, которых я наблюдал в Копетдаге, белоголовые из долины реки Ширабад и целиком черные в Бадахшане не должны были бы различаться ничем, кроме как деталями окраски самцов – за счет действия немногих предполагаемых генов. Кроме того, понятие «генетический полиморфизм» предполагает отсутствие промежуточных вариантов окраски между морфами. А это было не так – с каждой новой поездкой я убеждался в том, что возможны почти все мыслимые варианты особей с окраской, промежуточной, в той или иной степени, между белобрюхими, белоголовыми и черными самцами. Особенно много таких птиц я видел в долине реки Ширабад (глава 2).

Одно только это служило указанием на ошибочность отнесения всей ситуации к категории «генетический полиморфизм». Различаясь ничтожным числом генов, отвечающих лишь за детали внешнего облика особей, разные морфы должны быть практически одинаковыми генетически. Но в этом случае не следовало ожидать никаких явных различий в их образе жизни и в поведении. Однако даже самые первые результаты сравнения того, что мне довелось увидеть при посещении разных точек в ареале черных каменок, очевидным образом свидетельствовали о том, что это не так.

Основательно углубившись в литературу, я выяснил, что первоначально, в период между 1847 и 1865 г. три формы черных каменок были описаны разными исследователями как самостоятельные виды. Они хорошо дифференцированы не только по окраске самцов, (различия в которой послужили основой для гипотезы внутривидового полиморфизма), но также самок и, как указывали некоторые исследователи, молодых птиц в первом гнездовом наряде. Разными видами считал их и наш выдающийся зоолог Николаевич Алексеевич Зарудный, который уделял этим птицам особое внимание в своих основательных полевых исследованиях.

Надо сказать, что сама категория «вид» оказывается, как это ни покажется странным непосвященному, одной из самых дискуссионных в биологии. Я коснусь этой материи более подробно далее. А сейчас сошлюсь на размышления более общего характера – из области методологии науки. Выдающийся философ и логик Джон Стюарт Милль писал в начале ХХ века, что виды – как универсальная категория в любой классификации – это классы объектов, «…отделенные друг от друга неизмеримой бездной, а не простым рвом, у которого видно дно». Или, другими словами, они различаются не по нескольким признакам, а по «неперечисляемому» множеству взаимообусловленных свойств. То есть два вида есть не что иное, как принципиально разные системные образования.

О том, что понятие «вид» в такой предельно обобщенной (условной) форме изначально показалось мне применимым при разграничении трех вариантов черных каменок, говорили некоторые факты, лежавшие буквально на поверхности. Например, у белоголовой разновидности самцы и самки резко различаются по окраске, тогда как у двух других взрослые самки выглядят попросту более тусклыми, чем самцы.

Уже в самые первые годы моего знакомства с черными каменками выяснились очевидные различия в сроках начала гнездования всех трех их разновидностей. В Бадхызском заповеднике (Туркменистан) начало постройки гнезд самками белобрюхих каменок отставало на целый месяц от того, что я наблюдал у белоголовых птиц в долине р. Ширабад. Эти различия, наблюдаемые в регионах с одинаковым климатом (между 35° и 38° с.ш.), могли, как я полагал, быть обусловлены неодинаковой генетической конституцией тех и других. Более рискованно было бы трактовать таким же образом еще большее запаздывание гнездования в популяциях целиком черных каменок Бадахшана, поскольку весна приходит в их высокогорные местообитания существенно позже, чем в предгорные равнины. Но явное пристрастие этих птиц к жизни в таких экстремальных условиях само по себе указывало на своеобразие их экологических связей со средой.

В конце 1970-х гг. я решил, как можно более убедительно, обосновать свою точку зрения. Суть ее состояла в том, что три «разновидности» черных каменок первоначально представляли собой самостоятельные генетические общности («виды» как уникальные системные образования), обитавшие в то время в пределах собственных ареалов. В дальнейшем, расселяясь навстречу друг другу, они вступали в гибридизацию, и на этой почве возникли популяции с пестрым составом особей, лишь внешне похожие на те, которым приписывают явление мутационного генетического полиморфизма.

С этой целью мне предстояло посетить как можно больше мест в ареале черных каменок, детально описать особенности поведения каждой разновидности и, сравнивая полученные данные, попытаться показать, что и здесь таятся те или иные различия, которые могут быть, в принципе, следствием генетической уникальности каждой из этих трех общностей.

Основа этой программы была заложена еще во время нескольких поездок в Копетдаг (1: между 1965 и 1970 г.), в долину реки Ширабад (2: 1971 и 1973) и в горный Бадахшан (3: 1972). Расстояние между пунктами 1 и 2, 2 и 3 по прямой составляет, соответственно, около 830 и 440 километров. От этого трансекта, проложенного мной вдоль самой южной границы тогдашнего Советского Союза, ареал черных каменок простирался в пределах его территории, доступной мне для выполнения плана [156], еще примерно на 400 километров к северу. Он охватывал здесь площадь около 350 000 км 2. Получить необходимый мне материал из этих мест я мог, посетив некоторые точки самостоятельно. Если же место окажется недоступным в данный момент, оставалось воспользоваться материалами других орнитологов и проанализировать музейные коллекции.

Бадхыз

Осуществлять этот замысел я начал в 1976 г., оказавшись в Бадхызском заповеднике, на крайнем юго-востоке Туркмении. Нельзя сказать, что я приехал сюда исключительно с целью изучать черных каменок. Меня интересовали и многие другие виды птиц, обитавшие в этом поистине уникальном месте, и характерные именно для ландшафта так называемой фисташковой саванны – реликта субтропической растительности Центральной Азии [157]. Достаточно сказать, что этот ландшафт служит местообитанием четырех (!) видов сорокопутов, в том числе и бывшего тогда столь интересным для меня туркестанского жулана.

Добраться туда было совсем не просто. Сначала мы вдвоем с Мишей Галиченко долетели на самолете до Ашхабада, а оттуда трое суток ехали поездом сначала на восток – до станции Мары, где после остановки (длительностью целые сутки) вагон прицепляют к другому составу, идущему точно на юг – до города Кушка. Тогда это была крайняя южная точка Советского Союза – прямо на границе с Афганистаном. Мы высадились, не доезжая до нее, на станции Тахтабазар. Поезд стоит здесь две минуты. Когда в спешке выкидывали на землю (платформы не было) свой багаж, услышали, как офицер, ехавший с нами в одном купе из отпуска, сказал: «Ну, вот вам и Тахта-Париж». На Париж, впрочем, поселок, который выделялся на фоне пустыни купами пирамидальных тополей поодаль, походил очень мало. Он носил название Моргуновка. Хотя именно здесь находилось управление Бадхызского заповедника, до его восточной границы оставалось еще 87 км. Мы же планировали работать в фисташковой саванне на склонах невысокого хребта Гезь-Гедык, то есть еще примерно еще в 30 километрах западнее.