Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

На минуту наступило молчание.

Потом Атос поднял руку и показал на гроб:

— Вот временная гробница, — сказал он, — человека слабого и ничтожного, но в царствование которого совершалось множество великих событий. Над этим королём всегда бодрствовал дух другого человека, как эта лампада всегда горит над саркофагом, всегда освещает его. Он–то и был настоящим королём (Арман Жан дю Плесси кардинал герцог де Ришелье. В. Д.), а этот только призраком, в которого он вкладывал свою душу. То царствование минуло, Рауль; грозный министр, столь страшный для своего господина, столь ненавидимый им, сошел в могилу и увёл с собой короля, которого он не хотел оставить на земле без себя, из страха, несомненно, чтобы тот не разрушил возведенного им здания. Для всех смерть кардинала явилась освобождением, и я сам — так нелепы современники! — несколько раз препятствовал замыслам этого великого человека, который держал Францию в своих руках и по своей воле то душил её, то давал ей вздохнуть свободно. Если он в своём грозном гневе не стёр в порошок меня и моих друзей, то, вероятно, для того, чтобы сегодня я мог сказать вам: Рауль, умейте отличать короля от королевской власти. Когда вы не будете знать, кому служить, колеблясь между материальной видимостью и невидимым принципом, выбирайте принцип, в котором всё…

Рауль, мне кажется, я вижу вашу жизнь в туманной дымке будущего. Она, по–моему, будет лучше нашей. У нас был министр без короля, у вас будет наоборот — король без министра. Поэтому вы сможете служить королю, почитать и любить его. Но если этот король станет тираном, потому что могущество доводит иногда до головокружения и толкает к тирании, то служите принципу, почитайте и любите принцип, то есть то, что непоколебимо на земле…

Помня и постоянно ощущая в себе великий смысл этой сцены, — сокрытой меж многих тысяч страниц романа, — Александр Голованов расставил по местам не расставленное великим французским романистом, угадав страшную, но единственную философию пути своей России. Угадал Сталина.

…И, вместе с тем, и вместе с тем… Владимир Иосифович Войтинский (Владимир Богомолов), величайший российский Вергилий и Пимен так называемой Великой Отечественной войны, — в 1973 году закончил и 1975 году опубликовал в «Новом мире» самый знаменитый и народами обожаемый роман о работе советской контрразведки «Момент истины» (этой удивительной книгой до сегодня зачитываются поколения, она — на 2005 год — выдержала только на русском языке 95 изданий, и переведена на 37 языков!). Так вот, даже он, работая над романом посомневался в собственном виденье Сталина. И за год до смерти Александра Трифоновича Твардовского (1971) уговорил его…уговорить меня добиться их совместной встречи с практически недоступным Александром Евгеньевичем Головановым. Добились. И задали ему вопрос, на который никому никогда маршал не отвечал: «всё ж таки, что же за человек был Тот, которого народ и мир называли Сталин?». Войтинскому ответ на него был чрезвычайно важен. Он оканчивал работу над своей главной книгой «В августе сорок четвёртого», где реакция Верховного на описываемые события хода войны была определяющей. И уж не менее важен был он и самому Твардовскому — он тоже оканчивал жизнь, в которой главной судьбоносной фигурой был тот же Сталин. Застигнутый врасплох Александр Евгеньевич, вместе с супругой своей Тамарой Васильевной влюблённый в автора оказавшейся в их доме рукописи Войтинского «Иваново детство», заговорил.

Его монолог, — в сущности, оценка личности и деятельности Сталина если не самым уважаемым им, — кроме, быть может, маршала Бориса Шапошникова, — за то единственно близким человеком (оценка, которую по аналогии с Солженицынским «Одним днём Ивана Денисовича», назвал я «Один день Иосифа Виссарионовича») «не потерялся» во множестве иных кухонных или дачных беспредметных спичей. Но проник в большой мир. И безусловно значимыми людьми, — и уж, в чём в чём, но в особых симпатиях к тирану не уличёнными, — и самим избирательным временем был канонизирован. Став по существу, — слово в слово, — большим абзацем Части второй читаемого многими миллионами романа «Момент истины» (стр. 330–343 в издании «Амфора», С. — П. Б., 2005 г. E-mail: amphora@mail.ru).

…После похорон Голованова, — листая его «Колдуна» (по аналогии со знаменитой Сталинской, названную нами Головановскую записную книжку), — отвернули мы с Тамарой Васильевной вклеенный у обложки листочек. И прочли мелко–мелко вписанные в него потрясающей мощи строки:

Где верность какой–то отчизне

И прочность родимых жилищ?

Вот каждый стоит перед жизнью –

Могуч, беспощаден и нищ.

Вспомянем с недоброй улыбкой

Блужданья наивных отцов,

Была роковою ошибкой

Игра дорогих мертвецов.

С покорностью рабскою дружно

Мы вносим кровавый пай

Затем, чтоб построить ненужный

Железобетонный рай.

Живёт за окованной дверью

Во тьме наших странных сердец

Служитель безбожных мистерий,

Великий страдалец и лжец.

1932.

И вспомнила, что этой же поэтессе, любимой его Анне Александровне Барковой, принадлежит другое стихотворение, которое прочёл он ей в день их свадьбы(!) и прятал тоже, вклеенным в пушкинский томик:

Смотрим взглядом недвижным и мёртвым,

Словно сил неизвестных рабы,

Мы, изгнавшие Бога и черта

Из чудовищной нашей судьбы.

И желанья и чувства на свете

Были прочны, как дедовский дом,

Оттого, словно малые дети,

Наши предки играли с огнём.

День весенний был мягок и розов,

Весь — надежда, и весь — любовь.

А от наших лихих морозов

И уста леденеют, и кровь.

Красоту, закаты и право –

Все в одном схоронили гробу,

Только хлеба кусок кровавый

Разрешит мировую судьбу.

Нет ни Бога, ни черта отныне

У нагих обречённых племён,

И смеёмся в мёртвой пустыне

Мёртвым смехом библейских времён.

1931.

* * *

И я вспомнил тоже — то был какой–то день страшных воспоминаний: Мама моя, — по окончании Гражданской войны мысленно распрощавшись с друзьями в Белом стане, и в 1922 году вернувшись служить в Басманную больницу Москвы, где ещё в 1916 году организовала кафедру полевой хирургии (временами покидая госпитальный Кременец и посещая в ней своих «особенно сложных послеоперационных»), — вписала–вплакала в рабочий альбом стихи той же Анны Барковой:

У врагов на той стороне

Мой давний друг.

О смерть, прилети ко мне

Из милых рук.

Сижу, грустя на холме,

А у них огни.

Тоскующую во тьме,

Мой друг, вспомяни!

Не травы ли то шелестят,

Не его ли шаги?

Нет, он не вернётся назад,

Мы с ним — враги.

Сегодня я не засну…

А завтра, дружок,

На тебя я нежно взгляну