Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

И взведу курок.

Пора тебе отдохнуть,

О, как ты устал!

Поцелует пуля в грудь,

А я — в уста.

1921.

….Сам я тоже плачу каждый раз, когда читаю эти строки.

Ведь не нужно быть сыном матери моей, чтобы догадаться: «та сторона» — лагерь Белых её друзей. Лагерь сердца её (о том повесть автора «Поминальник усопших»). «Давний друг» — покойный первый супруг её Мишель Вильнёв ван Менк, военный врач, погибший в Порт—Артуре 2 декабря 1904 года. (В маминых вещих снах рвавшийся с однополчанами–артиллеристами за многие годы до начала Гражданской войны в некую армию (Деникина?) драться за родину…Чтобы спасти Россию от лютой бесовской напасти…).

Отказав Александру Кутепову (другу детства и свидетелю по жениху на своей маньчжурской свадьбе с Мишелем) в уходе с ним и с будущим отцом моим на Дон, она как бы ещё раз убила любимого, «пулей поцеловав в грудь»…

Боже — есть ли мера мукам человеческим?

* * *

…И всё же, всё же, чего то не досказал я очень важного… Да! Вот что. Одна из наших бесед с Александром Евгеньевичем проходила в ночном полумраке как всегда трезвого бдении на уютнейших ступеньках садовой беседки…

Рассказывал он о «фрагментах» ликвидации сонма палачей 20–х гг. Зашел очень далеко. И, показалось мне, заметил вдруг, — в свете лунного отблеска чаши лежащего перед нами водохранилища, — тень осуждения на моём лице.

— Вздохнул: — Осуждаешь?

— Почему же?…вильнул я…

— Осуждаешь. А не подумал: не разделайся я тогда с этой именно и конкретно напастью, — продержись она ещё сколько то у власти до поры, когда сам народ, терпение потеряв и с поводка сорвясь, принялся бы её линчевать. Всю как есть. С русским размахом, не щадя никого — виноватых и правых… Шло то именно к тому. Отец твой еврей и, из уважения к нёму, не тебе и не мне даже судить что было бы. А было бы почище, чем в вашу катастрофу хвалёную, да при еврейских ещё наработках НКВД да при наглухо закрытых границах МЫШЕЛОВКИ НАШЕЙ! Сечёшь?

Сказать нечего было. На языке моём висели те же слова, но уже отца моего, сказанные теперь Головановым.

* * *

Скорей всего, рассказал кажется всё что знал. Вот только нечто важное очень не досказано будто. Высказанное в разное время двумя совершенно несхожими людьми, и к затронутой теме казалось бы не относящееся.

Прежде о самих высказавшихся.

Первый, это русский офицер фельдъегерской Спец связи. Тогда — в 50–х гг. — капитан Аркадий Тычкин. Казак Забайкальский. Познакомился с ним на Нижней Ангаре, пребывая ссыльным на вечном поселении после 11 каторжных лет. Там он, возвратясь с войны, с одноглазым напарником, — свяшшиком, по тамошнему, — мотался по Удерейскому району. Работа была у них такая. Зимою — в снега по верх головы — на кошевах, запряженных парами лихих мохнатых монгольских лошадок. А летом на них же верхами. И так круглый год собирали они и свозили добытое золото из разбросанных по таёжному океану глухих маленьких и известных больших приисков. Свозили на Прииск Центральный (Южно Енисейск на картах). Когда же металл там накапливался, переправляли его — сперва караванами по тайге, потом самолётиками с острова на Ангаре у села Мотыгино в Новосибирск — на Аффинажный завод.

На чём и как подружили мы, что связало нас накрепко на долгие годы с Аркадием — прочтёте о том в моих «таёжных» повестях, в романе «Путешествие вверх по Красной реке». И в очерке–монологе супруги моей Нины Оттовны Кринке—Адлерберг в нашей семейной повести «Поминальник усопших»…

Другой высказавшийся финн. Генерал финляндской армии.

Давний близкий и верный друг родителей моих, спаситель их в 1929 году от яростной, по всему патологической, мести самого председателя большевистского Реввоенсовета. Земляк мамы Эрик Хейнрихс (1890–1965).

Вот выдержка из классического жизнеописания Эрика Хенрихса: «генерал пехоты; солдат 27–го (легендарного) егерского батальона; в 1939–1940 гг. командовал корпусом, а затем войсками на карельском перешейке; с 1940 по 1941 г. и с осени 1941 до 1944 г. начальник Генерального штаба; в январе–июне 1945 г. главнокомандующий. Один из ближайших друзей и сподвижников Маннергейма, автор обширной биографии маршала».

Аркадия Тычкина и четверых братьев его, таких, как и сам он тогда охотников–зверовщиков, — тотчас по скандальному бесславному началу «финской кампании 1939 г.» и позорному разгрому финскими мужиками вторгшейся в их глухие и мирные карельские леса огромной советской армии «освободительницы», — Удерейский райвоенкомат отыскал таки в разгар охоты по таёжным урманам. Пригнал в Красноярск. И эшелоном классных вагонов срочно отправил на фронт за Ленинград спасать побитое лицо власти. Не без помощи финнов Власть догадалась, наконец, что только такие вот чалдоны с «запурженными глазами» и смогут исправить мало сказать «ошибки» её самой и высокого командования.

По прибытии «на театр» определили их разведчиками–следопытами. И посадили, — под открытый огонь, — по верх брони лидерных машин «танковых десантов» смертниками. Так, в смертниках, провоевали они в Финляндии, всю Германскую а потом и Японскую войны. И в конце 1956 года все пятеро — надо же — возвратились домой… целыми и невредимыми.

…На мой бестактный вопрос: как же это им так круто повезло, если по статистике на каждого убитого финляндского солдата приходилось…до 11 русских, Аркаша ответил: да финляндцы по нас, — которые на танках, — не стреляли! Как же так? А вот так — понимали что смертники мы. И не стреляли. Нормальные они мужики. Поняли, что мы такие же, как они таёжники. И не стреляли. И мы в их ТОЖА не стреляли. «Пошто стрелять то, эслиф сами ворвалися к имям, к мирнам, как тати ночныя… Совсем нелюди мы что ли?… И у нас совиссь имелася…Вот так вот».

То что имелась совесть и у Аркаши и у таких же забайкальцев из ссыльных, — детьми пригнанных туда в Приангарье в начале 20–х годов во время массового расказачивания вкруг Читы после убийства их отцов и дедов, — я к тому времени знал тоже.

Генерал Хенрикс, — на одной из последних (осенью 1963 года) наших семейных встречах вспомнил, однако, «другой случай, когда русские так же… в них почти что не стреляли».

Было так, — рассказывал он:

…29 ноября 1943 г. в Тегеране встретились Сталин, Черчилль и Рузвельт. На сообщение союзников о том, что Финляндия готова освободить Восточную Карелию и Олонец (т. е. отойти к линии границ 1939 г.) Сталин ответил: «Финляндия не хочет серьёзных переговоров с Советским Союзом». Для Сталина международно–признанная граница 1939 г. была не достойна упоминания. Но он, сукин сын, пообещал проявить «великодушие» и найти решение.

Не исключено, что Рузвельт дал Сталину определённые обещания по «финскому вопросу». При этом 30 января 1944 г. правительство Финляндии получило официальную ноту США, в которой говорилось, что чем дольше Финляндия будет откладывать заключение мирного договора с СССР, тем более неблагоприятными для неё будут условия этого договора.