Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

«Она и без того цветет, — остудил деда Якобсон, — мордуют евреев. Свои».

«Вот видите. Потому, если опекать одних евреев, соберем–ка их в отдельные зоны. Я распоряжусь, и с Богом!..»

Распорядился.

Опыт «собирания евреев» был у него с 1909 года: по просьбе твоей мамы он выделил для солдат из евреев отдельные палаты в Балтийских госпиталях и даже лазарет в Вииппури, чтобы уберечь их от «улицы», неравнодушной к ним из–за событий 1908 года в восставших Финляндии и Балтии.

Если всерьез: не понимаю, почему дед фактически укрыл от возмездия в этих зонах и преступников–евреев, до пленения успевших в роли «советизаторов» залить кровью Восточную Польшу и Прибалтику? Это непорядочно!

В связи с назойливыми попытками провоцировать «прогрессивную общественность Запада» на осуждение правительства Финляндии за «планы передачи евреев–военнопленных» германским спецслужбам я вспомнил слова старого приятеля дедушки. Он сказал: Сталин не мог примириться с тем, что Финляндия вышла из грязной войны чистой! Никто не посмел предъявить ей обвинений! В том числе в… военном альянсе с Германией, которая де–юре была ее союзницею. И если бы досада его возникла лишь в 1944 году…

Россию с 1918 года бесила возможность подобного альянса. Но, придя к власти, Сталин понял, что финские здравомыслящие политики никогда не ориентировались на Германию — ни в месяцы большевистской экспансии в начале 1918 года, ни тем более после прихода к власти в Берлине национал–социалистов. И здесь первое слово принадлежало Карлу Густаву Маннергейму. Сталин же, после своих «успехов» в Эстонии, Латвии и Литве, закусил удила (ему, как выражаются теперь историки, изменило чувство реального). И принялся за провокации — потребовал ультимативно «незамедлительно вывести войска подальше (!) от советской границы на Карельском перешейке — на 20–25 километров…» Он был уверен: стоит ему предъявить ультиматум и тем более начать боевые действия, как шантажируемый им мой дед сразу поднимет руки. Чтобы сломать деда, Куусинен подписал у Молотова… «Договор о взаимопомощи и дружбе между СССР и…» какой–то никому не известной «Финляндской демократической республикой…». 14 декабря 1939 года СССР вышвырнули из Лиги Наций, на что Сталин заявил, что «это нелепое решение… вызывает ироническую улыбку и способно лишь оскандалить его незадачливых авторов». Но не до улыбок оказалось: советские войска ввязались в тяжелые бои с мастерски выстроенной обороной маленькой страны, с которой ничего не могли поделать три армии, выдвинувшиеся из глубин огромного государства… Руководство СССР перед фактом мужественного и блестяще проводившегося сопротивления финской армии самым банальным образом растерялось: не сталинское «вперед!» взяло вверх, а приказ Маннергейма — «Так держать!». Если говорить просто — в никому не нужной и только по капризу и недомыслию начавшейся войне Сталин получил по морде. Именно Сталин! С головою ввязавшись в тяжкие бои, он, считая войну с «какой–то Финляндией» делом скоротечным и предрешенным, не позаботился «поставить о начале ее в известность… своего начальника Генштаба Бориса Михайловича Шапошникова»! Мозг армии!

— «Не позаботился»… Ты не прав, Карл; Шапошников был категорическим противником любых недружественных акций против страны, в которой Карл Густав Маннергейм занимал высшие государственные посты.

Густав был старым другом Бориса Михайловича еще со времени до Первой мировой войны. Шапошников уважал Маннергейма. Он даже тайно благоволил ему. Потому, узнав о боевых действиях в Финляндии, он с юга — из санатория — бросился в Москву, где совершенно растерянные подчиненные тут же посвятили его в подробности позорнейшего поражения «непобедимой и легендарной».

«Потрясенный, — рассказывал мне Мерецков, — хватаясь за голову, бегал он по кабинету, восклицая и повторяя одно и то же: “Боже! Что наделали! Ай–ай–ай! Осрамились на весь свет! Почему меня не послушали?! Почему даже не пре–ду–пре–дили? Боже! Ай–ай–ай!..”»

«Охи» Шапошникова — слово в слово — передал мне и бывший его сослуживец, генштабист Виктор Павлович Новобранец (Новик). И сетовал: «Да, Борису Михайловичу было чему ужасаться. Невежды и трусливые подхалимы ввязались в войну, не сообщив ему, человеку, которого — одного из всех своих приближенных — диктатор слушал! Сталин… сорвался. Сломя голову ринулся на финские скалы! Волком набросился он на легкую, казалось, добычу. Сам взялся заведовать войной, назначив себя членом военного совета фронта. И, не чуя беды, в сорокапятиградусные морозы погнал по–летнему одетую массу войск на дибазовые форты и стальные доты скальных крепостей Карельского перешейка. Погнал, вооруженную допотопными винтовками против автоматических орудий бронекомплексов. Погнал, потчуя — хорошо, если раз в сутки — ячменным кондером с каменно–мерзлым дрянным хлебом и снежком взамен воды…

«Через двадцать с лишком лет после того Мерецков, командовавший тогда одной из трех армий, на мой вопрос о его постыдной роли «Чего изволите» при рябом подонке зарычал зверем, завопил истерически: «Молча–а–ать!!! И не сметь спрашивать, мальчишка сопливый! Я, чтоб ты знал, “чегоизволителем” никогда не был и спорить изволил… И спор мой — мать–распромать — аукнулся мне Лубянкою да Сухановкой, ребер ломкой с… саньем на лицо! Вот так…»

Продолжавшаяся сто четверо суток война 1939–1940 годов закончилась вроде бы «благополучно». Подтянутая из пяти военных округов тяжелая крепостная артиллерия, за три месяца непрерывного шквального огня покидав на «линию Маннергейма» четырехгодичный резерв снарядов, таки протаранила где–то проходы в каменно–бетонных завалах. И замолкла, обессилев. Сталин тоже выдохся, не поколебав финнов и не прорвавшись в Северную Европу. По его прихоти Россия, в который раз, снова пораскидала по белым снегам три с половиной сотни тысяч русских своих сыновей. Но вот самый страшный итог финской «кампании»: Гитлер подивился скандальному поражению своего советского союзничка. И решил, что незадачливая лавочка на востоке вполне созрела для «22 июня 1941–го».

Сейчас же шел уже 1944 год. Из шведской столицы — известие: эти чертовы финны согласны на выход из войны! Но по–мирному. Силой заставить их капитулировать не позволит Маннергейм. Снова не позволит! Однако предварительное согласие на мирные переговоры дает, отчего не дать: он–то землю Финляндии отстоял! Но взвился Ристо Рюти, давний Маннергеймов ревнователь. 26 июня 1944 года он заявил, что без консультаций с Гитлером разговаривать с Россией не станет и любые контакты с противником осудит! Он не знал, по–видимому, что Гитлер еще не закрыл проблему «окончательного решения еврейского вопроса» и потому будет против прекращения военных действий, пока в Европе еще остаются евреи.