Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Через «ряд лет»' в его микроскопической квартирке старинного дома по Телеграфному переулку в Москва мы с Кириллом Николаевичем увидали, как можно жить семье в узких щелях, образовавшихся между ящиками с металлическим хламом — «моими родненькими железочками!!!» — и протезами различных подвижных агрегатов. Имелись даже детали ходовой системы «Тридцать четверки», к созданию которой он имел непосредственное отношение! Примерно в это же время, в очередной нашей с Голицыным прогулке по окраинной Москве, в подвале большого нового углового дома в начале улицы Руставели у Дмитровского шоссе Аркаша, сияя и стесняясь одновременно, продемонстрировал нам действующий макет Доменного Комплекса Непрерывного розлива стали, подготовленный им для выставки в Каире… Но об этом — только стихами, а по реакции Кирилла Николаевича — только на французском языке! В тоже время Аркадий, отвергнув предложение возвратиться в грязно предавшую его Академию имени своего бывшего Верховного, трудился в Макетных мастерских Академии Наук СССР. Полагая справедливо, что тут принесет больше пользы обществу и семье. Правда, от перехода к вольной жизни в высокое научное учреждение облик Иосилевского — в уже отмеченных ракурсах — никак не изменился: был он таким, как тогда — сзади и спереди.

А здесь, на КРЯЖЕ, Аркаша занимался ремонтом «железок», изобретением и наладкой остроумных приспособлений, облегчающих труд работяг, привыкших безропотно тянуть лямку иногда совершенно непродуманного и неподъёмного труда. Так, он сконструировал для котельной простейшую но остроумнейшую систему моментальной разгрузки в напольное жерло шахтной топки пяти совмещённых, — мощнейших британских, — локомотивов. Обеспечивавших энергией и теплом колонию и весь КРЯЖ. Топливо для них — свежие, мокрые ещё опилки, — доставлялось пешим ходом из лесо раскройного цеха, — из–под пилорам и деревообрабатывающих станков, — в огромных фанерных ящиках–носилках. Считалось — опилки же! Легкие — же! И носилки эти за длинные ручки, — надрываясь и обливаясь потом, — несли за 500 метров в котельную молодые женщины. Из тех, кто вместо мужика на ходу коня остановит и в горящую избу войдет. Девочки, в сущности. У котельной они смешивали свой груз с мазутом, тоже вручную подносимым вёдрами, делая его вовсе неподъёмным. А потом ящик–носилки, — откинув вручную тяжелейший стальной щит топочной заслонки, перекрывающей огнедышащее, источающее невыносимую температуру жерло печи, — вручную же переворачивали над открывшемся вулканом… Страшно было смотреть на эту чудовищно опасную операцию насыщения молоха огня, вызывавшую ассоциацию с адовой кухней… Аркадий автоматизировал разгрузку. Придумал и изготовил простейший механизм приёма и моментального сброса опилок в печь. Главное, предложил схему мгновенного подъёма заслонки… легким нажатием почти незаметной педали у поста дежурного кочегара.

Ещё он тайно консультировал Веселовского по электротехнике. Еще он ремонтировал и налаживал, а потом пускал вход все без исключения агрегаты нашего Деревообделочного комбината. И Швейной фабрики, которая в те годы продолжала гнать и гнать по инерции для оборонного ведомства добротное армейское исподнее из чистейшего хлопка. И, одновременно, исправно, поставлять в областные Дома Ребенка партии очаровательных малышей собственного производства.

Догадываться надо о глубинной природе причин, по которым всегда бдительное Руководство лагерями в той же Самарской Губернии, — славившееся издавна драконовскими приёмами пресечения фактов сожительства зэков с зэчками, — так «опростоволосилось», или попросту стало терпело такое? Но так стало. Позднее, правда, не задолго до моего нового этапа в Восточную Сибирь, за проблему эту извечную и неразрешимую взялись: жилую зону пополам перегородили пятиметровым сплошным брусчатым забором. И укутали его поверху тяжелыми гирляндами связок колючей проволоки.… С калиткой в собственных предзонниках, упиравшихся в предзонник Большой Зоны. Калиткой, якобы, для надзирателей–контролёров.

Кого, что и как они контролировали?

Ну и для избранных и званных, которые, по замыслу начальства, породу не портили. Однако… Однако, что может удержать или остановить Ее величество Природу!? Тем более, ее секс- и кримино–представительниц, знакомых с «брачной» постелью если только не в подворотне то на нарах и под ними. И которые в поиске выстраданного отдыха очередной раз намыливаются сачкануть. С полгодика или с годик став «мамкой» начать приятно проводить время не на опостылевших «общих» работах в швейке (швейных мастерских) или у деревообрабатывающих станков. А в законном декретном отпуске в чистом бараке, на чистых нарах, в чистой постели с матрацем, с чистой простыней и даже с чистой мягкой настоящей перьевой подушкой! Получать четыре раза в сутки вместо двух далеко не лагерную баланду. Чинно гулять по зоне, когда незадачливых подруг загоняют в цеха непарламентскими призывами и палками…

Вот ведь какая метаморфоза происходила с теми же самыми представительницами лагерного населения в том же самом месте с тем же составом лагерной администрации! Пока женщина не забеременела — она зечка. Просто грязная ****ь, если заподозрена в преступной связи с мужчиной. Проститутка, если подозрения не подтвердились. Надзиратель–мужчина может ее оскорбить, ударить, избить, «кинуть» в ШИЗО (штрафной изолятор), в БУР (барак усиленного режима), изнасиловать, затоптать, превратить в инвалида. О том, что делают с нею надзирательницы–женщины говорить страшно и отвратительно.

Но, вот, — врач, установил её беременность…

С этой минуты она — мамка». Будущая мать. Объект особой заботы державы. И тот же надзиратель старается не попасться ей на глаза: теперь сам он может быть оскорблен. И уж она–то знает как сделать это хлеще, не преминет сполна воспользоваться открывшейся законно, возможностью обматерить, порвать лицо, избить и даже покалечить его с помощью подруг, если он неосторожно подвернется в барачном закуте, завернув туда по надзирательским делам или охотясь на свежую, потому особо ценимую гурманами, «мамку». Ну, а если попадется надзирательница? О!… И этого не расскажу. Ибо последствия еще гаже и неизмеримо страшнее.

Даже начальник лагпункта Быков Григортй Наумович, — Бог, царь, воинский начальник, — что совсем еще недавно с мстительным удовольствием подмахивал рапортички «на отсидку» очередной «шлюхе» — не пойманной «проститутке» но от него отбившейся — неузнаваемо менялся. Выходил «в народ», к «мамкам» в барак. Интересовался драгоценным здоровьем, кормежкой. Нежно поглаживал по растущему «животику»… По отзывчивой попочке похлопывал… Спустив на надзирателях накопленное в домамочных приключениях зло на весь мир и на лагерное «бугро» (начальство), женщины сносились с ним по–доброму: старались выбирать выражения, ласкались как умели, и если тоже нежно брали мужчину за «области гульфика», то делали это умело и профессионально, не покушаясь на собственность его супруги и любовниц из своих же подружек. Главное, не досаждали начальничку жалобами: житуха начиналась клёвая. А впереди… Там были неприятные роды. Потом приятная возня с малышом. Приятное балдение в сладкой истоме кормежки грудью… Конечно, вонючие пеленки, которые стирать и стирать. Позднее артистическое, — для большинства, — изображение истерики, возможно с кратким переживанием и даже мгновенным шоком отнятия от груди. Наконец — самым страшным для многих — приход часа обязательного от матери отнятия ребенка, которому, — правда, — в зоне не место.