Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Восемь лет на службе тяги:

Где тянул, где просто брал.

За один вагон бумаги

В бухту Ванино попал…

Здесь же, только раскрылись ему бухгалтерские записи, Петр Федорович увидел перед собой бездну, правда, приятную, ласково щекочущую воображение… Ну–ну… Другое дело, — ему, опытнейшему жулику было просто неловко как–то, как–то несподручно вникать в лапотной поделки липовые платежки… Пакостники, — подумал еще Петр Федорович, брезгливо вороша грубой кузнечной работы бестоварные накладные и безграмотные коносаменты…

Но какие возможности открывались перед главбухом! — Геологи–то, жулье, прямо в руки идут, караси сопливые… На уху их, на уху!… Но это он, конечно, так просто сказал, от чувств знакомых, волнующих, от зависти белой благородной.

С точки зрения коренной удерейской практики Петр Федорович оказался большим оригиналом. Перво–наперво, он навел порядок в бухгалтерии, где и работать было не на чем и повернуться негде — ошивалось в помещении конторы по долгим зимам до полусотни хозяйских собак, и все алкаши забегали туда во все времена года за стаканчиком, да так там и допивали пузыри. Поставил Гайворонских девушкам и себе приличные столы, а свой даже биллиардным сукном покрыл. На столе у него — ни бумажки. Собакам разрешено было посещать бухгалтерию в количестве не более двух, ну — от силы — трех при посетителе. Учинил невиданный в районе регулярный «прием народа»' - от пятнадцати до восемнадцати по пятницам и субботам /кроме дней получки/, и на приемах разъяснял вопросы — какие у кого. Людей уважал, но велел стаканы купить у эстонца в магазине, сам поставил их в корридоре на подоконнике — пусть люди пользуются, но чтобы не растаскивать! Обещался даже за утерю стакана вычитать из зарплаты /нарочно, конечно, сказал/. До него бухгалтерским работникам говорили только: сделай это, проведи то. И не моги спрашивать — секретно! А Петр Федорович сходу организовал профучебу по всем правилам, да еще на назидательных, ох как интересных материалах предыдущих отчетов, не сильно хитро упрятанных среди благополучных сальдо.

Напуганный до ужаса и взбешенный тем чрезвычайно, главный бухгалтер НАГРЭ Аристарх Елисеевич Полторак /братией своей обидно обозванный Чхуем/ прикатил в ишимбинскую глухомань дабы в колыбели задушить мятеж герепевского главбуха отрепетированным многократным применением грозным окриком и добить окончательно стандартным и доселе не дававшим осечек обвинением «в преступном разглашении особых государственных секретов отчетности, по ископаемому сырью… в общественном месте», да еще, если возможно, «при соучастии прочих — имя рек — работников бухгалтерии»…

Гайворонских окрик начальства пропустил мимо ушей, а на угрозу оветил кратко и до неприятности многозначительно: — Страна, гражданин начальник, должна знать всех своих героев–геологов. Да-с. Вот, про секреты — не понял, — государственные они, или от государства?

Чхуй обмер. Его словно шишкобойным барцем тюкнуло… Сам наглец — наглость он привык уважать. Но здесь! В своей епархии! Он сам, кодла его — коллеги из «коллектива» привыкли иметь дело со слепоглухонемыми «массами трудящихся». В конкретном случае, с «контингентом», ошарашенным на представлявшееся кодле исторически бесконечным золотое время. С «народом», который ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не говорил… Как в песне.

Здесь было черт знает что! Рушилось все.

Слов нет, — грабителем Полторак, по масштабам возможностей и по практическим результатам своих собственных и со своей кодлой вкупе махинаций был на все десять порядков выше Гайворонских. Но за многолетними и стремительно росшими офицерскими регалиями, за щедрыми государственными наградами, а главное, за приобретенными долгими годами «беспорочной службы по охране государственных интересов» самоуверенностью до наглости и гарантируемой Системой безопасностью Чхуй начисто утерял спасительную осторожность и обязательную для всякого вора бдительность. Не говоря уже о необходимости, время от времени, «во–время смываться»… Такие вот серьезные противоречия конгломерата беспорочной службы с грабежом.

Преступно умиротворенно проживал Чхуй на земле. И только теперь вдруг сообразил с ужасом, что какой–то набежавший нивестъ откуда смерд /чхуевское выражение/ капнул бухгалтерскую чернуху и, чего доброго, — мнет в руках вервие, на другом конце которого, в петле, — его, Аристарха, выя… Это было чудовищно — чтобы Сакович так фраернулся! Мерзавец, ублюдок… Чхуй с детства отличался впечатлительностью и мыслил образами. Видимо, по этой извинительной причине его элементарно пронесло в самом неподходящем месте. За ним эта медвежья слабость водилась, наверно еще и от нервной работы во вражеском окружении, и, что греха таить, от постоянных вот таких вот сюрпризов от смердов…

После соответствующей санобработки в стационарчике Сергеева Чхуй в панике рванул в Мотыгино.

Не прав был Чхуй—Полторак — Гайворонских в то время еще и думать не думал кого–либо валить. Чхуй в страхе и панике дал маху, не приняв в расчет наличие у Петра Федоровича злополучной и обезоруживающей лагерной этики. Ну, еще и некого профессионального, вернее, по интересам солидаритэ… У самого Чхуя на такой случай была «этика» собственная, чхуевская — сходу брать карася за глотку и жать гроши. Или, если номер не проходит, — сходу же продать, опять же — с наваром, не материальным, правда, а сугубо моральным, что тоже всегда стоит дорого, потому как оборачивается новыми возможностями, уже вновь материальными… Как в сказке про белого бычка.

Сплоховал Чхуй, поторопившись. Но это все — история другого по–рядка…

Месяца не прошло, как бухгалтерши в Петре Федоровиче души не чаяли — красавец, молодец какой, хоть и годов ему не мало, глаза синющие, высок, строен, улыбка — сто сот отдашь за такую улыбку — оскал, как у доброго волка, зубы, — подковы такими зубами перекусывать! Да что там говорить, — бабья смерть, не главбух!

Еще его полюбили потому, что Гайворонских не пил. Не пил, и все тут. То было удивительно до ужаса! Известно ведь: дрянные люди не пьют, это все знают. Потом — без пузыря разве мужчина до тебя пойдет? Сроду не пойдет. Да и не мужчина он без поллитра…

Малость погодя бухгалтерши сообразили, — сами, или кто из особо опытных баб подсказал: — Кот, Петр Федорович! Кот—Котович! Котишко–шалунишко…. милый. Потому и воздерживается! Понятно теперь, почему от него дух какой–то не такой, как у всех мужиков ишимбинских, алкашей…. Не привычный дух, такой…

И характерец! В тихом–то омуте…

Как–то Шубин, начальник ГРП, стал вызывать Петра Федоровича через секретаршу, официально. Возможно, Чхуй уже срабатывал, в панике. Вернулась секретарша, — Занят, говорит, главный бухгалтер, — улыбнулась, как–то так… В голосе, в улыбочке ее интеллигентный Шубин уловил издевочку. Не поленился Шубин, кинулся из кабинета, ворвался в бухгалтерию ракетой, взвинченный: