Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Фотограф, через несколько дней на ноги встав, выпросил у Владимира Дмитриевича двухлитровую банку с пальцем своим в антифризе, поехал в райцентр жаловаться. Или Клавдия его продала, или сам он сплоховал, — не знал, что такие штуки у Зенина не проходят, — нашлось у него при случайном вроде обыске сколько–то золотишка приискового, круто с той минуты развернувшего генацвалеву судьбу…

Тотчас, точно кто по радио районному обо всем им доложил, супруги Пимокатовы продали оставленную на их попечении злосчастным фотографом аппаратуру и принадлежности. И учинили пьянку. Кадровый Электрик и его бывшая вольнонаемная Клавдия пропивать кавказцевы трофеи пригласили тоже кадровых и вольнонаемных — со ссыльной шушерой они не спутывались. Подонки нашлись сразу. Приплелся Каштанов. Набежал и Коля Колотыркин — по законному праву и собачьему нюху на керосин и скандал. Скандал, взаправду, был: Коля Каштанова отлупил маленько — как–никак, Коля тельняшку носил и; дружка Толика помнил, а коллега его по коллективу, подполковник товарищ Каштанов, был ему, натурально, гадом, милиционером… Потом они разобрались и мир их взял.

… Утром другого дня после той пьянки «а–ля–фуршет», чтобы не встречаться с подонками из компании, Петр Федорович от Алевтины Ильиничны ушел рано, через окошко. — Придя к себе в дом, услышал он в соседней комнатке, принадлежащей спасавшейся где–то Верочке Колотыркиной с дочей своей, глухие, словно рубили что, удары. Он дверь туда приоткрыл…

Супруг ее, Колотыркин Коля, сидел на полу ноги раззявив и плотницким топором сек «в капусту» верочкины кровные тряпки. Делал он это сосредоточенно и аккуратно: свертывал, к примеру, костюм жены в тугой рулон на манер рулета, ложил на полено и отсекал мелко слой за слоем. Когда Петр Федорович, дивясь мужскому благородству, окликнул его, Коля неожиданно кинул в него топор. Топор в Петра Федоровича не попал. Потому Коля Колотыркин остался жить. Но осерчал Петр Федорович очень сильно и потому выкинул Колотыркина в окно. В окне были обе рамы — зимняя и летняя. Осколки стекол торчали из всего Коли во все стороны, как устрашающие шипы из бутафорской разбойничьей палицы. Его даже на носилки не могли уложить — пришлось стоя нести.

…Уже следующая зима была. Дороги замело страшно. Трактора еле подтянули, толкая, снеговой клин от Кировского на Ишимбу, — Коля заявился. От последней встречи с Гайворонских осталась у Коли вечная память в виде корпорантской сечки на морде — в старой Пруссии он от этого вида первым бы человеком был у буршей в пивных… А если бы еще считалось все, что на остальной фигуре было!?

— Сколь из–за стерьвы страдал! Теперя, сук–к–а позорная, алименты требовает, из тела рветь! Убью! Кишки на фрикциён смотаю–ю–ю! Гонял снова Верочку с ребенком по поселку. Гудел, подонок…

Верочка сперва спаслась у меня на Ключевом Камне. Коля туда за ней не бегал — Волка боялся, хотя не было уже Волка… Шубин, такой же подонок, нашел причину «не приглашать» коллегу Колотыркину к себе в дом: — у него в доме дети, много детей, их хулиган Колотыркин напугает. Жена Шубина Раечка схватила со стены заряженный Винчестер, плюнула супругу в физиономию, перебралась ко мне в домик, к Верочке, благо я был на Ударонге, ухаживала за Анночкой. Убегала к себе только детей накормить… «Охрану»' снаружи держал Куркаускас. Но у Андрюса рука искалечена циркуляркой, защитник он против вооруженной сволочи плохой, хотя злости хватило бы.

Интересно — по–поселку бегал здоровый мужик, всегда пьяный. Бегал с ножом — убивать. Потом доброхоты «заняли»' ему ружье — Ижевку двенадцатого калибра, на медведя… Мужик бегал, искал женщину и ребенка, чтобы убить. И те, кто пресечь это преступление были обязаны по долгу службы, по долгу положения — не по человеческому долгу, нет! — прятались. Правда, в сибирских глухих селах и на небольших приисках существует некий феномен: вооруженные до зубов люди — охотники, в том числе, профессиональные, которые ничем другим сроду не занимались и убивали в тайге все подряд, что попадется навстречу, — люди эти сидели смирно по своим избам, носа на улицу не показывали, когда «заготовитель» — осенний медведь — перед берлогой добирал жир и калории для долгой зимней спячки прямо на глазах людей. И хотя рвал он соседскую буренку тут, под окнами — борони Боже, чтобы какой ухарь осмелился нос показать из–за дверей или даже в окно высунуться! А всего, вроде, надо было винтаръ или ружье хоть в фортку выцелить и… Не–е–е-т… Не тут то было! Оправдывались потом мужики перед блажившими бабами, потерявшими истинную кормилицу — не алкаша–мужа:

— Ну, ет–т–а, ках жа ето с окну стрелить!? Руки дрожамши ходют от однова духу зверного — тут он, вота… Сама подумай ты, эслиф он сподранится? А! Ребятишки–то в избе, рядом… Что с имями будет…

Вся философия напавшей вдруг трусливой тоски…

Здесь же зверь гнал человека и человеческое дитя, на смерть гнал. А люди спорили: — А может и не убьет вовсе? Человек–то сам, ай нет… Ладно, — Рубильник–комендант, — что с него взять, если он трезвым себя ни разу не видел. Но геологи из вольнонаемных, до зубов вооруженные, как тот чалдон, похваляющиеся друг перед другом коллекциями убойных систем передовых фирм — с работы–то они иногда и трезвыми возвращались! Шубин, наконец, — начальник партии, обязанный и имевший полное право вмешаться и пресечь безобразие, предотвратить преступление силой оружия, если преступник вооружен…

Остальные — ссыльные. Они только подставить себя могли, закрыть жертву от убийца, что и делали. Чаще, к сожалению, чем следовало: жертва была не лучше и уж не святее убийцы. А что еще мог сделать ссыльный? Не дай Бог, он «вооруженное сопротивление» оказал бы гражданину Колотыркину — то было бы бунтом, контрреволюцией квалифицировано со всеми последствиями, если бы Зенин не успел вмешаться. Ну, а если к тому обожаемая супруга Колина, разжалобившись, — чего не бывает, — заявила бы, что… совсем совершенно он её убивать не хотел, а мириться шел, семью крепить?! Что тогда? Тогда новый срок и — в уголовники /и слава Богу, — не в контрики, обратно…/.

Развязка явилась неожиданно, как всегда.

…Темно было, на Ишимбу уже ночь нашла. Отстрелял Коля по окнам учительницына дома все «занятые»' патроны. Картечью выхлестал стекла и куски рам… Мороз в дом разоренный ворвался, студил люто женщин с детишками… Спасались на полу ничком лёжа. Хозяйка была ранена, Верочка осколками стекол порезана. Вроде, и Анничку задело — кричала девочка сильно, билась…

Народ, коллектив Ишимбы, безмолвствовал, как при Годунове…

Пацан хозяйкин подождал в сугробе, когда Коля от позиции отойдет… Коля не пошел занимать патроны, — дали бы, конечно, почему не дать. Но он так решил пробиться к жене и дочери, без ружья, чтобы резать было чего… Пошуровал в сараюшке за стайкой, топор нашел. Стал дверь рубить, приговаривая, оповещая, что он дале будет делать «с сукой»' и как…