Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

— Н-ну, — Это другой. — Складем — вернесси…

Антон слова эти сперва не схватил — мороз его железнил, когда под стылыми звездами стоял он в распахнутых дверях, смотрел через слезы как спускаются к машинам своим бандиты с домашним добром, без которого не прожить мамке с отцом — и им маленьким — морозную зиму. Плакал горько: обида жгла…

И тут только, когда полетели в кузов мешки, торкнуло его! — «При–мочить бы свидетелей!«… Это ж… Это они Таньку убить вернутся, как мешки складут?! — Сейчас вот! Складут и вернутся! Слово знакомое по страшным рассказам взрослых ошпарило — «Примочить!«…

Слезы вмиг иссушило, — забежал в избу, половик откинул перед печкой, поднял за кольцо тяжеленный щит–крышку подполья… Успеть бы, пока бандиты с ружьями не вернутся за Танькиной душой! Успеть бы!…

Секунд совсем мало прошло — стоял Антон на взгорке у дома, пар валил от него. Обиды, волнение, злость — все ушло. Только в сердечке где–то кололо гвоздем: Танька! Он поднял, как отец делал, старую дедову курковку, ему обещанную, — стволы вверх и в сторону от шоферов: так положено, когда кругом люди.

— Эй, стойте, дяденьки–бандиты, стрелю а то!:

Оба оглянулись враз, будто ждали. Повернулись спеша. Сеня крикнул: — Не балуй, пацан, кинь ружжо! Взбегу вот чичас — глаза отшибу, сучка… Кинь! Кинь, говорю! — И Сеня «ЗАуэр» пустой бросив, сдернул Тулку с. плеча…

Вскинуть ружье Сеня не успел — Антонова двухстволка громыхнула ' дуплетом…

Эхо выстрелов дробно простукало по сопкам, прокатилось у перевала, вернулось обратно и утонуло в снегах. Тишина настала…

Антон спускаться к шоферам боялся, хотя следовало: вдруг кто жив еще? Помочь тогда… Но лежали мертвяки тихо. Лицами друг к другу, картечью стертыми… Разговаривали будто… Страшно было Антону очень… Он погодя в дом зашел, двери обе прикрыл плотно — избу сильно выстудило, Танька мерзнуть почнет — она такая, мерзлянка…

А те… Лежат ти–и–ихо… А мороз–та! Эво, мороз–та какой! Страшно… Тут только, в избе, когда увидал Таньку, его заколотило и сделалось тошно…

С Рождества пошел Антону двенадцатый годок. Взрослый совсем. Мужик…

Майор Зенин, приехавший с Антоновым отцом и с доктором Сергеевым, поздоровавшись с нами сказал мальчику:

— Молодец! Защитил сестренку — настоящий мужчина!… Ты, Антон, не плачь, не плачь, — не надо этого… А охотник из тебя будет добрый, — или нет, — ты ведь летчиком станешь, так? Ты ведь говорил. Но ружье за мной. Новое, как у меня. Отец отдаст, как тебе четырнадцать стукнет. Не обижайся. И старайся только в людей никогда не попадать, ладно? А эти… Все правильно, Антон: зверя, когда нападает, бей наповал, без промаха…

Среди ночи, в комнатке Центральнинской «гостинички»', мы с Владимиром Дмитриевичем проснулись внезапно от яростного визга соседней койки — Зенин, раздетый, в одних трусах, будто ослепший враз, пытался поймать трясущимися руками дверную скобу… Не успел: его взрывом громко вырвало… Пустой желудок /поесть было негде/, выбросив воду, выворачивал человека наизнанку… Потом Зенин выпрямился, оттер полотенцем обильный пот, стал пить воду из бачка — жадно, клацая зубами по краю кружки… Руки его продолжали дергаться и вода плескалась на пол…

— Ты что, Григорий Иванович? Съел чего–нибудь? — Сергеев спросил со смешком. — Не иначе — ночью, под одеялом, от нас прячась, а?

— Какой там «съел»! Сон страшный приснился.

— Это Вам–то, — страшный?!

— Мне. Не человек я?]

— Сон, так сон. Может примете чего? Аптечка со мною.

— Ничего, ничего, Владимир Дмитриевич. — Зенин успокоил Сергеева. — Ничего. Это у меня так…

И вдруг хрипло крикнул нам: — Они же детей убили бы! Дети–то — чудом дети спаслись — живы остались! Вы подумайте — они случайно…

Судорога прошла по телу «Удерейского жандарма»… Щека быстро–быстро задергалась…

— Ну? Если б этой курковки старой дедовской не найди мальчишка в погребе? А?

(Рассказ)

До лагеря был инвалид войны Чижанов электриком Тульского Дома колхозника. Отдежурив сутки, занимался он промыслом запретным, тайным, властями приравненным к самым тяжким государственным преступлениям. И по этой причине уголовно наказуемым. Кожи выделывал Иван Чижанов, кожемячил, как и бывший его Главнокомандующий, маршал Победы Георгий Жуков в молодости. Получались у Ивана кожи всех мыслимых, теперь уже начисто забытых сортов и видов — самых ходовых и качества наивысшего. И цветов любых. На заказ. Нигрозин для черных кож, краски для цветных и ингредиентов разных для качества выделки — для деятельности своей преступной и тайной — прихватил Иван единственным своим военным трофеем в кстати подвернувшемся, искромсаном нашим артналетом японском складе на Курильском острове Кунашир, который брал в составе морской пехоты десантом осенью сорок пятого победного года, отвоевав до того четыре года на Западе.

Вообще–то, Ваня Чижанов был классным, от Бога, дамским сапожни–ком. Сам кроил–заготавливал детали, сам шил наимоднейшие туфельки, сапожки, ботики. Но без кожи забаву эту не сточаешь.

Судили мастера показательным судом. И, оставив оружейную Тулу без сапожника, отправили Чижанова на десять лет исправляться на общих работах пока что в Безымянлаг УОС НКВД. Конечно, настоящий мастер — мастер везде. И в лагере не для него «общие», вообще, гулаговские законы не для него. Натура женская везде требует обновы. И натуру эту не только что ГУЛАГ, — Сталин сам, на что уж специалист, ни отменить, ни истребить не смог. Тем более, натуру жен и взрослых дочерей лагерного начальства — опоры своей и надёжи.

«Сидел» Иван на нашем лагпункте «1716» на Безымянке заведующим сапожной мастерской, где с полсотни умельцев, не распрямляясь от подъема до отбоя, кропали из насквозь прогнивших автопокрышек стандартную обувку для зэков — «ЧТЗ» — вездеходы. Новичку с ума можно было стронуться, соображая, как это, каким таким образом в такое, какое–нибудь совершенно немыслимое место — на заснеженную крышу пищеблока, например, или в запечатанную наглухо «предзону» — заехать мог грузовик «ЗИС» и там оставить по себе четкий след рубчатых шин?! В самом деле, свихнуться можно было, если не сообразить, что это бедолага–фитиль в кордах–вездеходах заползал на крышу из последних сил и там, у вентиляционного короба, напитывал духом капусты гнилой, от голода слипшийся желудок. Или, что конвой загнал подвернувшегося зека через щель у вахты в запретзону, собак подтравить…

Иван Чижанов пакость эту — «ЧТЗ» — конечно не шил. Шил туфельки: начальственные жены и дочери начинали уже в самом конце войны одеваться по законам и моде мирного времени — тогда вольным показывали как раз заграничные фильмы: «Джоржа из Динки–джаза» и «Девушку моей мечты»…