Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Другое дело, что еще чуть позднее, вся эта чуждая — по духу и методам убийств — военная машина была вырезана начисто. К великому удовольствию лагерного начальства, никоим образом не рассчитывавшего иметь под надзором мало–мальски организованную и скрепленную какой бы то ни было дисциплиной альтернативную силу.

…Все это знал или мог предвидеть старый и битый Вартанян. Но был он заложником проклятой им самим своей неудавшейся жизни. Потому, дождавшись конвоя и прихватив с собою трех подручных–помощничков из комендантов, он пришел в зону Трансформаторных и приступил к обыску.

Ничего, конечно, он не нашел. Да, и не надеялся найти. И по прокурорскому своему естеству еще больше озлился на Чижанова. Тут один из подручных, уловив мрачность на челе начальника, — змий Таранцев Михаил Иванович, бывший, тоже между прочим, следственный работник из славного города Торжка, — подсказал коварно и с надеждой: не в силовых ли шкапчиках гроши сапожниковы? Дескать, были прецеденты.

— Ищи, если точно знаешь, — то ли посоветовал, то ли приказал мудрый Вартанян, от волнения заговоривший со своим южным акцентом. Но, завял советчик: шутка! В шкапе–то — не одна тыща вольт! Сунься туда…

— Ищи, падло! — Вартанян взрывом зазверел. — Ищи, сволочь, если говоришь!… Трус! — И выругался длинно по–армянски.

Тогда другой змий–подручный, Тихон Иванович, из бухгалтеров, социально–близкий — не враг, а за расхищение, — метивший на вартаняново теплое место под лагерным солнцем, вроде замиривая своих товарищей, тоже подсказал дело: — Так, пускай, Мкртыч Вазыч, сапожник — гад, шкапчики обесточит… Скомандуй ему…

Вартанян только глянул на провокатора круглым своим глазом: он–то лучше прочих знал, что будет, если отключится Главный щит. Ввалят ему, Вартаняну, врагу народа, высшую меру по новой совокупности, теперь уже как рецидивисту–контрреволюционеру, — классика… Трибунал Войск МВД глазом не моргнет, пока его оттащат с пулями, в затылке: на щите на этом Главном — одних только бетонзаводов шесть! А кирпичных! А зон!!! Да, за зоны без света–его, живого, в землю забьют, не хуже кодлы…

— Подонки! — сказал Вартанян и дверцу железную в сетке за шкафами потянул на себя…

И вспомнил: недавно совсем, когда Пивоваровщина набрала силу и в лагерях Сибири началась спровоцированная Высшим Руководством затяжная и безмерно кровавая война–бойня Урок И Сук, нессучившиеся уголовники и в этой своей борьбе защищали бывших… В порту Ванино на Востоке в 1946 году они учинили прогремевший по лагерной России «шумок», но не позволили буграм пересылки и полку конвоя сначала отделить от общей массы, а потом и загнать в трюмы парохода, к сукам, — этапу в Нагаева на Колыму, — группу бывших следователей с Лубянки, в которой были и старые чекисты Боровой и Лебзон… Потому, что людьми они остались… Он, Вартанян, сам того не зная, все это вспомнил вслух: от смертной тоски он потерял себя совершенно…

— Мкртыч! — Чижанов позвал, и сердце его горячо тукнуло. — Мкртыч.

Но Вартанян, видно, ничего уже не слышал. И лицо его в белой маске гнева было страшно…

— Мкртыч! — Чижанов от верстака еще раз тихо предупредил, и головы больше от работы не поднял. — Денег там нет. Не найдешь ты денег. А нашел бы где — не твои они, Мкртыч… Если бы были они вовсе. А там — Чижанов кивнул на щит — поле шаговое, если даже ни к чему не притронешься, — триста тысяч! Оставь, Мкртыч Айвазович, и иди по–здорову: мне возжаться с тобой недосуг — у меня заказ к двадцати ноль–ноль должен сделаться. Не мешал бы…

Но Вартанян его не услышал, взведенный: нервы у него, — точно, — не железными были с давних времен. И сучья его лагерная должность жгла огнем, выжигала душу. Он зверем взглянул на Чижанова и, молча втиснув в шкаф свое могучее еще тело, шарить стал слепо в сумеречной пустоте…

…Был взрыв… Не сильный. Глухой, будто из танка выстрел. И зеленым, ослепительным полыхнуло от щита…

Чижанов Иван сказал Чупрову Василию, гражданину начальнику, чуть погодя прибывшему: — Ну, кудряш, считай дни до деревянного бушлата. Конечно, у Вартаняна своя голова, свой ум. Но нет Вартаняна. Ответишь ты, паскудник.

— За что отвечу–то? Я что–ли армяшку на шины, гнал? Не пойдет номер! Потом, никто еще за коменданта–зэка никому не ответил — прыцындента не было… А тебя за «сволоч», да за «бушлат»… сгною, раба! — Любил Чупров Василий это слово, произносил громко. Он в непотребстве своем и в обиде на слова Чижановы так и не сообразил, за что ему придется отвечать и как. Его счастье.

И счастье Иваново, что Чупров, в; злобе, определил его в изолятор тотчас, сразу из трансформаторной, где в теснине щита, под резиновым ковриком грудка углей дотлевала, светясь переливами красно–голубыми — все, что осталось от человека…

На другой день, сразу после развода, когда Чижанов валялся на наре в изоляторе, баланду ждал, к начальнику Быкову мужик–доходяга приволокся, мешок принес: — Вота, — сказал, — люди передать велели, за пайку что-б от начальника Быкова. В руки, значит, прямо.

Леночка–секретутка бровку щипала как раз, некогда ей было с фитилем заниматься. — Нету начальника, — сказала сердито так: почудилось: ей, что заузила она бровку левую…. из–за этого прохиндея, паскуды…

— Нету гражданина начальника Быкова, тебе говорят! Ну!

— Нету, дак нету. Куль вот ему передай, люди послали… За пайку. Не утеряй токи, сучья дочь — мине за куль пайка от начальника полагается…

— Какая еще пайка?! Вон отсюда! — Сказала и засмеялась сама — девушка она была из себя миленькая и добрая, не злобивая вовсе. Не злобивей и добрей в зоне и не надо. В мужской, особенно.

Когда мужик слинял вовсе, бросила Леночка бровку, сунулась тотчас любопытством к мешку. Узел почти что зубами, — заразу, — распутала, раскрыла чуть и руку вовнутрь сунула…. И зашлась, и зашлась криком!.. На пол сползла, биться стала в истерике… Пузырики у нее изо рта пошли–забрызгали…

Быков выпрыгнул из кабинета, глянул на мешок и, успокоившись враз, отогнал негромким окриком набежавшую на крик штабную придурь: придурь пялилась в любопытствующем страхе на куль, молчала.

— Ничего особенного, — Быков сказал глухо, руку сунув в мешок. — Обыкновенные штучки… И вытащил за синие кудри срубленную — косо, второпях, лесенкой рваной — чупровскую голову с удивленными глазами на синем лице и разорванным красным ртом…

— Чего уставились? Не видели никогда, дамы смольнинские? За опером лучше пошлите… А рубили–то бабоньки–красавицы: лопата–то не больно острая… Стервы! — Обернулся к стоявшим: — Инструментальщику поганому — пять суток за тупые лопаты! — И, уже из кабинета — громко, своим обычным голосом: — Чижанова–то вчера сразу из щитовой в пердильник отвели? — И, услышав, что — сразу- сразу! — Ну, порядочек, — сказал. — Всего делов…