Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Мы дружили с Иваном еще с Первого района. Он как–то пришел в наш барак перед самым отбоем, разыскал меня, спросил:

— Ты, парень, вроде художник?

— Нет. Я в кессонах работаю.

— Так ведь, все равно, рисуешь. Я твои рисуночки у Ленки–секретутки видел.

— Да, баловался я: она меня попросила макетики сделать для вышивки…

— Ну, и я попрошу, — не откажешь?

— Тоже для вышивки?

— Почти что — для сапожного дела. Ты туфли, скажем, или сапожки нарисовать сможешь, под заготовку? И объяснил мне, что это должны быть очень красивые туфли и сапожки, «как в кино». А он по рисунку заготовит их, — вырежет, значит, крой из кожи и из материала для подкладки в натуральную величину.

— Так ведь я никогда туфли не рисовал!

— Ничтяк! Я тебе на первый случай колодочки принесу разные. Ты их, как бы с натуры, срисуешь, объем, значит. И потом в туфли или в сапожки обрядишь. У тебя эвон — красиво как получается! А хочешь, я тебе бабенку приведу в мастерскую с ножками красивыми — срисуешь?

— Не знаю… Испорчу…

— Бабенку–то? Не грех и испортить. Да и чего портить? Бумагу? Так ее мне те же бабы приволокут, сколь надо…. Попробуй. И не сомневайся — я тебя отблагодарю: уплачу, или харчами — как скажешь. А клиентки — те не так еще отблагодарят, молодого–красивого. Ну?

Харчи мне и товарищам моим нужны были всегда и очень. А благодарность молодых клиенток?.. Не плохо бы, с харчами–то если…

И я попробовал.

Через неделю я передал Ивану сшитые в альбомчик листы ватмана с рисунками обуви. Вместе мы переложили их на крой.. И Иван показал мне класс заготовки — вырезки деталей.

— Ты, парень, не смейся: дороже этой работы нет! У меня зубные техники столь не гребли, сколько я в Туле. Быть такого не может никогда, чтобы государство наше хороший крой сделало, чтобы изделие было «экстра». Не может. Здесь мастер нужен свободный, чтобы у него плана в голове не имелось, чтобы одно желание было — сделать лучше всех! И еще надо по капризу делать, как заказчица задумала — захотела. А пока ты сам ее не захочешь — ничего у тебя не получится, кроме ширпотреба. В музее у нас, в. Туле, картина одна — женщина на ней красоты царской! Так мне экскурсанша рассказывала: получилось у художника так хорошо потому, что он эту женщину очень любил. Хотел, значит, очень… А мои туфли, этой картины хуже что ли? Не хуже они. Хотя, конечно, без картины баба обойдется, а вот без туфелек — нет! Баба — она и есть баба. Это–то и хорошо. Только требуется, чтобы душа у нее от вида туфельков затрепетала, чтобы глазки у ней загорелись! Это же красота — туфельки. Они женскую ножку красят, а без ноги красивой обутой — баба, не баба совсем, а так себе… Держись этого дела… Выйдешь — жить им будешь, семью будешь кормить не хуже, начальника любого…. Не в пример даже лучше… Хотя даже и здесь, в зоне. Вот они все — начальнички бывшие — на общих вкалывают, доходят. А я работаю свое дело, и мне сам ГУЛАГ не брат, не сват! Ихней ГУЛАГовской бабе туфли подавай — не авиазавод! Ей авиазавод — насрать на него с фонаря, на авиазавод. Туфли ей надо, туфли! Они в очередь–то стоят не на авиазавод за «ИЛами»;, — ко мне стоят, бабоньки мои дорогие…

И правда, к Ивану очередь была, что в столичное индпошивочное ателье до времени импортной агрессии. Благо работал он артистически — по–другому не умел, и не отучен был лагерем. И наружностью мастер Чижанов не подкачал — мужчина был почти молодой, целый почти, корпусен„ свеж и приятен лицом — вообще, очень приятен, симпатичен и глазаст: глаза у него были живые — синие уголья, — не глаза. Заказчицы — молодые бабоньки и из девушек — хвалились наперебой не только ивановой работы модной обновой. По этой ли причине, или почему еще, — по зависти черной, скорей всего, — воевали обиженные женщины и раззявы из мужиков с Иваном и его более счастливыми клиентками истинно русским способом — подметными письмами. Конечно, каждый раз «факты подтверждались полностью». Потому приходилось начальству, ворча на стукачей, определять Ивана на '«общие». Стоит ли говорить — то были переводы не взаправду. Мастер–то — всегда и везде мастер.

На «общих» шил он ту же продукцию уже не в жилой зоне, не в мас–терской, а в зоне Промышленной — в Промзоне. В беспримерно более уютном чем сапожка помещения Центральной Подстанции Третьего Района. На производстве, значит, где был Иван каждый раз "'наказан» официальной своей должностью — дежурством при серьезнейшем объекте — Главном Распределительном Щите Промплощадок. Важно, здесь его караулили дежурные из ВОХР, — мужики вольные, обремененные семьями, где женщинам тоже нужны были туфли. Пусть даже не такие, как начальству. Безусловно, туфель для этой категории вольных сам Иван не шил. Имелись для того пара подмастерий в жилзоне, в сапожке. Зато уж пожарным и комендантам из зеков — кровопийцам и вымогателям — в помещение щитовой вход был закрыт намертво: объект находился за зоной лагпункта. Потому клиентки заходили здесь к именитому мастеру запросто. И жизнь его шла еще вольней. А где жизнь у нас, там снова подметные письма — сказочка про Белого Бычка.

К старым Ивановым грехам прилепили новые: будто награбил Чижанов «своими противозаконными деяниями — сапожным промыслом и половым обращением с вольными женщинами» чуть не шестьсот тысяч, «которые содержит заключенный Чижанов на рабочем месте…» Сигнал, словом.

Опер Малюта /это его настоящая фамилия/, по службе осведомленный, какие такие там «вольные женщины», крякнул безнадежно. Но, человек государственный, ткнул Чупрова Василия. Чупров Василий, заместитель начальника лагпункта товарища Быкова по политчасти, взыграл: молодая супруга его, по слухам даже до самого его дошедшим, тоже состояла в «половом обращении» с ненавистным и неуязвимым сапожником, из–за известной всем скаредности и крохоборства мужа расплачиваясь с мастером за туфли и сапожки единственно чем могла. Василий Чупров, рыцарь ГУЛАГовский, сам в щитовую не ринулся — команду отдал заключенному коменданту Вартаняну: подстанцию ошмонать, гроши изъять, сапожника — в пердильник вплоть до санкции прокурора на открытие дела. Гроши не найдутся — все одно, в ШИЗО…. За половую связь….

Как в таком разе с неисполненными Чижановым начальственными заказами поступить Чупров Василий не распорядился, а надо было бы. Хотя, конечно, не его ума было это дело.

Вообще–то, не соваться бы Чупрову в означенную историю. В смысле «полового обращения» рыло у него было в. перьях, глаз видно не было. И пойди вся затеянная им история по наторенной дорожке, продали бы его в момент обозленные клиентки Ивана, прекрасно осведомленные обо всем, что делается в зоне и вокруг. Тем более, если это пахнет симпатичной клубникой.