Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

— Любая передо мной выстелется, сучье мясо! Я их всех — и–й–эх!

Врал. Не кидались на него бабы. Даже не приморенные на общих, даже сытые. Даже такие, что по долгим этапам, да в закрытых жензонах наголодались по мужику до невозможности — до нервных экзем и припадков. Потому, верно, что духом от Чупрова саднило блевотным, будто из сортира вокзального. Ну, самому Чупрову дух этот не мешал. Потому — настырного до наглости — его не раз втихаря били. Но оклемывался он быстро. Вот, и недавно совсем снова уловили его бабы в бараке по темному времени: Тоська–парикмахерша, нос свой отворотив за спину от вони, на себе его чуток дольше попридержала пока бабы приспели. Выволокли гражданина начальника майора в проход между нар, и на полу распялив вчетвером напеременку, наказали «мягким способом» — держали, покуда жительницы огромного барака, взгромоздясь на нары и, задрав юбки или ватные портки, с гомоном, безо всякого порядка и очереди мочились на него до самого отбоя.

Нашлись, конечно, сердобольные, из пожилых, которые «враги народа», что увещевали поливальщиц: мол, захлебнется гражданин начальник… Но кто их слушал, мымр. Опорожнившись совсем, вытащили бабы почти что не живого майора на снег. Так ведь не угомонился, жеребец. Через дня четыре снова уловили его — у Машки–баньщицы. И, отобрав у зазверевшей от перерыва бабы, со зла на нее уже, стали отрывать у него грешило… И оторвали бы, но коменданты отняли: орал сильно, всю зону переполошил…

Теперь, вот кинулся Чупров Василий на Чижанова Ивана. В отместку, что у сапожника бабы ничего не вредят, а так дают, еще и деньги натаскивают тысячами.

И торопил Вартаняна, материл, как последнюю шалашовку. А ведь Вартанян впутываться в эту пакость не хотел — Чижанов был ему не враг, он и сейчас в чижановой работы бурочки был обут. И бурочки эти грели отмороженные на Севере вартаняновы ноги, что печки. Еще он отлично знал, чьи заказы шьет Иван. И что с заказами этими ничего сделать нельзя кроме как… сделать. А не сделаны они будут из–за шухера, хватятся заказчицы своих недостроенных туфлей — ему же, Вартаняну, кранты, — БУР и общие… Но был Вартанян — весь как есть со своею злосчастной судьбою — под Чупровым — подонком. А Чупров заартачился, завелся, занастырничал: пригрозил общими. Даже, мразь, заикнулся про формуляр — Прочту формуляр на разводе, пусть урки узнают!

Что такое «общие»' для. лагерного коменданта — каждому фраеру понятно: перо под ребро или полотенце на шею… Но формуляр! Формуляр — это выше всех смертей, беспредела выше! Это мучительная долгая, без конца, смертная казнь на нарах у кодлы…

Был Вартанян до ареста прокурором по спецделам в славном курортном городке Степанаване. Вел дела врагов: советского народа. А в конце 1938 года, когда Берия чистил органы от ежовской сволочи, загремел и сам, но отделался пятнадцатью годами, обманув тогда легкую свою смерть. И узнай теперь урки про степанованские дела — гвоздями к нарам, и кожу — с живого… С живого ногти оборвут, живому глаза выжгут, живому язык оторвут… Ножом бы, или удавкой — н–е–е-т! Резать будут и жечь, но чтобы не сразу кончился, чтобы муки принял за всех своих крестников, которых под пули пустил или в; зоны навечно…

В лагерях, да и на воле тоже, ходили параши: дескать, Система, Органы время от времени избавлялись от многознающих следователей и прокуроров, скидывая их очередными партиями в подвалы следственных изоляторов и там пуская в расход. Всех, как есть. Однако, говорили, есть счастливчики, которым лепили '«тройки» по восемь лет и отправляли в лагеря.. И там, в зонах, заставляли «вести борьбу с нераспознанными ранее врагами народа…» под ежечасным страхом выдачи кодле.

И выдавали, в конце концов, через подлейшую запись в формуляре: «Служба в органах ВЧК, ОГПУ, НКВД…» И после очередной лагерной расправы над бывшими чекистами «давали информацию» еще работающим на воле, еще ожидающим своей участи — для поддержания политической активности и стимулирования непримиримости к классовому врагу…

Однако, не всех выданных кодла казнила. Были среди брошенных в лагеря следователей такие, которых она вроде бы и не замечала. Молча встречала, молча жила рядом. И провожала молча, когда уходил этап. Но почти всегда в; мисках у таких людей оказывалась баланда погуще, в бараке — матрасик на стружке, в каптерке — белье не рвань и бушлатик не «ЗЗ»го срока. Их неназойливо опекали на работах и не давали в обиду шакалам в зоне…

Все было просто: следователи те были людьми и людьми остались, не приняв подлой «игры» своих хозяев. И этих не принявших кодла непостижимым образом вычисляла. И оберегала.

С марта 1945 года на лагеря Севера и Сибири стремительно обрушился вал репрессируемых офицеров и солдат победоносной и непобедимой. Дело оборачивалось победой, и излишки генералиссимусу были уже не нужны. Этапы, шли один за одним, наполняя ГУЛАГовский материк новыми контингентами зэков. Много позже услышал я такое объяснение этому непотребству: дескать, необходимо было секретно перебросить закаленные в огне Отечественной войска для выполнения союзнической задачи на Дальнем Востоке. И потому сотни тысяч отвоевавших свое защитников Родины эшелонами загонялись в лагеря, маскируя этим одновременную переброску войск ближе к японцам. Войска перебросили, а «маскирующие» эту акцию людские судьбы загнали на лесоповалы, сгноили в болотах Ангарлага на «Западном плече БАМ», перемололи в дьявольских мельницах Китоя, Воркуты, Лабытнанги… Отблагодарили за победу.

Озверевшие от сталинского благодеяния и благодарности за преда–тельство 1939 года, за мучительный позор 1941–го, за четыре года беспримерной окопной работы, новые пришельцы выплеснули всю накопившуюся злобу на своих товарищей, вина которых была однозначна: не воевал, отсиживался, падло, в тылу — в лагерном, естественно, после средневекового «следствия» и «праведного суда». Невиданной даже в зонах жестокостью они подавили разрозненный политконтингент и начали истреблять лагерную уголовную шушеру. Но быстро сориентировавшаяся кодла, защищенная отсутствием сантиментов в еще большей степени, чем набравшаяся звериной храбрости на войне армейская масса, подхлеснутая перспективой быть уничтоженной «махновцами» внутри безраздельно принадлежащей ей зоны, — она, практически, «посадила на перо» вроде бы хорошо организованные армейские формирования с их дисциплинарной иерархией. Армия познала что есть «партизанская» война в собственном тылу, выволакивая по утрам из бараков и выгребных ям сотни трупов, пропоротых пиками, напильниками, ножами. И настал час, когда пахан «дядя Гриша»; мог посоветовать членам до сего всесильного «барачного трибунала» из армейских «рвать когти» отседа и оставить в покое «людей» из бывших следователей. А ведь за короткое время владычества в зонах трибуналы эти никаких иных, кроме «повеситъ», приговоров не выносили. «Вешали» тотчас и тут же: полотенце на шею, двое исполнителей, отбоя от которых не было, затягивали петлю /как на Чукотке убивают домашних оленей/ - и человека как не бывало…