Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Уже тотчас после трагического перехода его группы через фронт, Жишька убедился в том, что он и его подчинённые оказались в совершенно иной ситуации, чем это предполагалось в момент их ухода из Задне—Ходова. Спасение операции и людей было потому и в том, что сами советские власти ещё не овладели новыми обстоятельствами, вызванными продолжавшимся и в 1942 году «оборонительными» отходами на Восток частей Красной армии, бегством населения, эвакуацией. Видимо, в этих сложнейших условиях и при «пустых» явках в Кинеле и Кунгуре, которые просто не существовали — в том и в другом случае отсутствовали сами дома!

Жишька принял решение: на Омскую явку не выходить, а найти под Омском адрес тётки офицера УПА Михаила Шабанова. Его отец, русский солдат, потеряв в 1915 году в Галиции ногу, выйдя из госпиталя, остался в будущей Чехословакии, там женился. От отца — семейным преданием — Михаил Шабанов знал место в Сибири, где был когда–то отцовский и дедов дом, знал и о сестре отца, которую тот оставил с родителями и младшими братьями… 28 лет тому назад. Тем не менее, Жишька решился. Фортуна ему на этот раз покровительствовала: он сам разыскал и село, и дом, и тётку Михаила Шабанова. Встретила она Индржиха гостеприимно — он же привет принёс от когда–то пропавшего брата её, от племянника! Когда же узнала, что Жишька не один, наотрез отказалась принять столько народа в её, хоть и по–сибирски большом, но открытом всем соседям доме: «они, соседи, тотчас вас обнаружат и примут за беглых немцев–ссыльных, которыми НКВД насмерть напугала — и пугает постоянно — всех жителей области». Индржиха это не смутило. Он уговорил тётку приютить на два–три дня Козела, Фишера и Каунитца — все они были ранены и серьёзно измотаны долгим преследованием после гибели товарищей. Сам же с остальными членами групп Жишька двинулся дальше.

Хотя село казалось безлюдным, а чехи вели себя предельно осторожно, соседи их обнаружили очень быстро. Всё произошло так, как предполагала тётка Шабанова: они решили, что в доме прячутся немцы и тотчас выдали всех чехов. Не знаю (или не помню), — планировали ли они свои возможные действия или спасительная мысль пришла им в последний момент, но у них хватило ума, чтобы не только не сопротивляться, но и не делать попыток бежать. Оружие они оставили в тайниках ещё по дороге в село, закопав его под останками спиленной на дрова тригонометрической вышки. Тётка Шабанова была предупреждена, что имеет дело с поляками, которых повсюду было полно после «освобождения» советской армией в 1939 году Восточной Польши. Милиция, явившаяся в село, также не сомневалась в польском происхождении арестованных: у них в полном порядке были и польские документы и бумаги, с которыми поляков направляли в Донбасс, на шахты, в декабре 1939 года.

И по времени они все оказались в настоящем, хотя чуть запоздалом потоке беженцев–эвакуированных из того же Донецкого Бассейна. Пребывание в доме тётки Шабанова вопросов также не вызвало. Но в действия милиции вмешалась контрразведка — её оперативникам показалось странным, что все эти поляки почему–то не сменили свои польские паспорта на советские, а именно в Донбассе властями проводилась весьма жёсткая кампания «осовечивания» поляков. В результате Козел, Фишер и Каунитц оказались в Омской тюрьме. До того, что они чехи, и, главное, до того, что они перешли фронт из оккупированной немцами страны с неизвестной чекистам целью, местные контрразведчики не додумались.

Из–за толчеи в тюремной технологии принимавшие их тюремщики не обратили внимания и на полузатянувшиеся раны у всех троих этих «поляков»: такое могло быть со всеми беглецами из тогда, в 1939 году, воюющей Польши и после бегства–эвакуации из Донбасса под самолётными обстрелами эшелонов…. Словом, чешские профессионалы — разведчики и контрразведчики — сработали по–штатному, а политики… Как всегда срабатывают все без исключения политики везде и всюду. Индржиху же и его товарищам, в том числе оказавшимся за решёткой, оставалось лишь гадать: куда делись ещё четверо их друзей, так и не пришедших в Омск.

Пробыв в Омской тюрьме около месяца, группа Козела была сперва перевезена на Урал, в Челябинскую пересыльную тюрьму, а оттуда, включенная в один из плановых этапов, на Безымянку. По прибытии на место в один из районов Особого строительства НКВД СССР Безымянлага, расположенного восточнее города Куйбышева (Самара) на Волге, им было объявлено, что «до выяснения всех обстоятельств» они «задерживаются». И с продлением меры пресечения — содержанием под стражей — «до особого распоряжения» направляются на работу в качестве интернированных (!?).

Так они и остались вместе со мною на одном из лагерных пунктов огромной военной стройки, обрабатывающей тогда группу авиационных заводов. Стройки, где заключённые погибали десятками тысяч. Метод непрерывного пополнения умиравших рабочих, применённый и к этой группе чехов, экономил время у поставщиков РАБсилы: не нужно было ни следственных действий, ни допросов, ни суда. Мёртвых заменяли ещё живыми кандидатами в мертвецы «в административном порядке», которым даже пожаловаться на беззаконие было некому и незачем.

Тем временем отряд Жишьки, снова разбившись на группы, двинулся в Туркмению. Одной из групп во главе с Натаном Мазовецки удалось без происшествий добраться до Ашхабада. Они разыскали КПП Армии Андерса и пошли сходу на контакт с Фишзоном — комендантом этого Контрольно–пропускного пункта. Они не могли знать, что советская контрразведка к этому времени особенно заинтересовалась личностью Мишеля Фишзона и плотно его «опекала». Он перестал осторожничать и почти в открытую «перекрещивал» обращавшихся к нему советских евреев (и не евреев — тоже) в польское гражданство. Для чего выписывал им сотни и сотни польских документов, по которым «вновь обращённые» автоматически, на законном основании, уходили через его же КПП, а там через Иран, за рубеж — в Армию ли Андерса или просто в Большой мир…

… По одной из многочисленных, тем не менее, в принципе невероятных случайностей, мы с Мишелем Фишзоном оказались в 1949 году на «Мостовом» лагерном пункте Заярского отделения лагерей по строившейся тогда трассе железной дороги Тайшет—Заярск-Лена. «Схватив» за уже известную нам особую активность на Ашхабадском КПП Польской Армии «свои» 25 лет каторжных работ, он и оказался вместе со мною на том берегу Ангары, в Братске, в так называемом «Озёрном лагере МВД №7», образованном на базе Ангарлага приказом МВД СССР от 7 декабря 1948 года.

Художник по природному таланту, этот польский офицер еврейской национальности был рождён для должности коменданта такого замечательного КПП в Ашхабаде — замечательного в смысле возможностей, времени. А также по результатам народно–освободительного комендантствования на нём Мишеля Фишзона. Что, как было сказано, и оценено было «пострадавшей» советской стороной четвертьвековыми каторжными работами для героя. В своё время — лет сорок назад — я рассказал об этом человеке и делах его во время войны в своих воспоминаниях «Путешествиях вверх по Красной реке».