Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

— Есть, Веня. Есть. Хотя бы в том, что мы сами определяем свои действия. Сами планируем свою жизнь. Жизнь, Венечка, жизнь. Ты подумай, вот уже восемь месяцев с 28 мая прошло — а мы на свободе. Выжили, пережили шок побега, определились. Конечно, после затеянной Берией ли, другими ли подонками вакханалии послесталинской «амнистии» и вселенского погрома на Транссибе, учинённого урками, нас вряд ли активно ищут. Мы мучились из–за убитых ментов в Усть—Ордынске, а там, в Иркутске, только за четыре месяца нашего похода из тайги блатные убили сотни! И всё это списано, как списаны миллионы в ГУЛАГе. Короче, мы, Веня, решили двигаться на свои родные пепелища. Всё же Сталина нет. И даже если дело его живёт, какие–то перемены уже идут. Придут они и на земли Балтии. Вот мы и движемся в родную сторонку. Подробности тебя не интересуют, конечно?

Он с наигранным сарказмом посмотрел мне в глаза.

— Не интересуют, Гунар. Меня ведь всегда интересовали вещи приземлённые. Например, как у вас с «витаминами»? Не густо?

— Не густо.

— Тогда нечего пока трепаться, давай быстренько сообразим, что нужно, и мы с Ниной съездим на рынок — ночью наговоримся.

Мы накупили сала, каких–то «домашних» колбас, прихватили латвийского же колбасного сыра, набрали, не торгуясь с замёрзшими южанами, сухофруктов, чего–то ещё «очень нужного» по определению Нины. Ночной разговор со мной у Гунара не получился: до утра он проговорил с папой и бабушкой. Моя Великая Женщина и тут выказала своё величие — сошла на Разгуляй и выпотрошила свой «великий» счёт, который тут же вколотила в великолепных сухих лещей и в появившуюся в магазинах воблу. Отец — некогда человек могучей гунаровской конституции — освободил свой гардероб от «уже ненужных» костюмов и напоследок подарил Гунару свои любимые карманные часы «Омега», подаренные ему ещё в заводской больнице после трагедии в Каменском самим Альфредом Нобиле, хозяином Днепровских заводов и добрым человеком, счастливо направившим дооктябрьскую судьбу отца.

Рано утром мы сели за стол. И тут самым подробным образом договорились о моих действиях, которые должны быть не только способом подробно и точно передать Миру о событиях мая 1954 года на «спецколонне» 008 и вокруг них, о причине восстания и готовившейся расправе над его участниками, но и о судьбе этих людей, противопоставивших себя узаконенному бандитизму государственной системы. Подробности того, что случилось в Братске, было кому и куда передать. В конце концов, можно было сделать это и через Аксёнова, и через Руденко, и через Витю Стукалина. [14] Виктор Фёдорович Стукалин (занимался моими делами в Бауманском районе Москвы). Впоследствии замминистра иностранных дел Громыко. И, чем чёрт не шутит, через Шелепина с Семичастным [15] Шелепин, Семичастный — тогда комсомольские вожди, после «фуршета» у Аксёнова 5 часов слушавшие меня в своём ЦК ВЛКСМ, впоследствии — деятели ЦК КПСС. . Причём самым естественным, законным с их позиций способом: подробным заявлением на их — всех перечисленных — имя! Ведь мои заявления с просьбой провести расследования «по фактам нарушения с о в е т с к о й законности, направленные адресатам через официальные инстанции — через Верховный Суд, через Генпрокуратуру, райком и Центральный комитет комсомола — будут везде зафиксированы, зарегистрированы и уж, безусловно, — «до дыр» — прочтены сонмом клерков–чиновников. И пусть тогда кто–либо обвинит меня «в распространении клеветы на советский государственный строй» и апелляцию «к западным средствам» и «подрывным центрам»!

Как раз к этому времени только ещё напуганный смертью главного пахана Мир лубянок и ГУЛАГа, сохранивший свои позиции, несмотря на расправу армии над его верхушкой, начал раскалываться надвое. — На тех, кто напрямую был причастен к массовым актам геноцида над собственным народом, кто отдавал приказы уничтожать везде и повсюду и кто сам, собственными своими руками расстреливал его, топил в бесчисленных реках баржами и пароходами, морил голодом в тысячах зон смерти, убивал холодом на бескрайних равнинах Арктики. Эти уничтожали свидетелей своих преступлений, втягивая в неподсудные убийства своих подчинённых, надеясь в месиве кровавой поруки затеряться в констатации факта: «все убивали, но веря в правое дело партии»!

Определённая часть сталинистов, которую в прямых убийствах и геноциде обвинить было трудно, рванулась в праведники! Используя юридическое образование и связи в мире судебной системы, она начала тихо переползать из следственного аппарата МВД и Госбезопасности, из военных и войск МВД трибуналов в скромные районные следственные органы милиции. Самые опытные и предусмотрительные из самых отпетых «тихих» палачей — председатели и члены «выездных сессий», на совести которых массовые расстрелы зэков первого года войны, председатели и члены военных трибуналов, отправившие на тот свет большее количество офицеров и солдат советской армии в 1939- 1946 годах, чем это сделали гитлеровские палачи на оккупированных немцами территориях — эти «перелились» в бесчисленные коллегии защитников, расплодившиеся в связи с некоторым сокращением «коллегий палачей».

Уютнее других устроились наименее заметные но самые активные убийцы — институт секретарей военных трибуналов. В отличие от девочек–секретарей «простых» районных, областных и даже выездных сессий судов, ничего не решавших, в лучшем случае фиксировавших распоряжение судей, самих получавших команды собственных боссов или партийного кодла, — секретари военных трибуналов правили бал. Они и только они определяли ход «процесса» — пусть двухминутного. Они, и только они сочиняли на ходу сценарий и мотивировку приговора, лучше других зная, каким они должны быть чтобы удовлетворить страшный ГОСЗАКАЗ. Люди грамотные на фоне удушающей всеобщей правовой неграмотности, всегда юристы только с высшим образованием, — постоянно чуя затылком дыхание претендента на свой шкурооберегающий пост, — они великолепно справлялись с возложенной на них задачей. И систематическими массовыми расстрелами фронтовиков (тем более, после выхода «в свет» изуверского приказа Сталина «Ни шагу назад!») гнали солдат в бой! При этом, не тревожа жировавших председателей и членов своих трибуналов, в последний раз корпевших над делами и приговорами ещё в годы мирной выучки.

Эти секретари обернулись после расстрелов 1953 года своих именитых коллег и шефов в каре Московского военного округа на набережной Горького… защитничками сирых и несчастных. Стали востребуемыми и даже известными юристами–адвокатами. И где–то в середине 60–х годов перешли в сами себе присвоенную ипостась Защитников Народа! Немецкого, еврейского. Русского даже…Записывая в свои биографии и в рекламные проспекты в совершенно уже безопасное время: «Еврейский защитник!», соответственно, защитник немецкий, русский и т. д.