Цви Найсберг - О книгоедстве

71

А, впрочем, речь тут далее пойдет как раз-таки о российских писателях, чей самый уж полностью безграничный вклад в литературу стал истинным достоянием всего мыслящего человечества.

Однако уж их весьма многогранная роль в истории развития самосознания российской интеллигенции весьма и весьма трагична, и совершенно никак неоднозначна.

Их слишком угнетала вся та повседневно их окружающая невзрачная действительность, а как раз потому каждый из них именно что, по-своему, подчас ведь пытался пылко, яростно и благонравно всячески же растаскивать бревна того самого до чего истинно так стародавнего имперского острога.

Им уж попросту виделось во сне и наяву более чем явственное превращение старого быта в нечто новое и далее никак уж абсолютно отныне вовсе не праздное.

Да только смотрели они на все их окружающее взглядом ироническим и порою на редкость обезличенно циничным, а надо было им, куда этак поболее всею душою посочувствовать простому народу, а не тем призрачным идеалам, что были к нему и его извечному страданию довольно-таки умозрительно и глумливо всего-то только наспех нелепо притерты.

Однако при этом никак нельзя забывать, что и они тоже, в сущности, плоть от плоти своего ревизионистского 19-го века, в котором буквально все сразу совсем вот нечистиво подпало под вполне устойчивое и безгранично многозначительное сомнение.

72

И при этом надо бы довольно-таки на редкость безапелляционно как раз то вот заметить, что все те общеевропейские веяния в той прежней России вовсе-то баснословно лишь разве что попросту вот всецело же совсем безнадежно утрировались, явно ведь вполне естественно сколь безысходно так при всем том явственно доходя до сущего комизма.

Однако нечто подобное вовсе еще не значит, что гении российской литературы (и, кстати, общемировые классики) нисколько не знали свой народ – знать-то они его действительно знали, да только все их знания носили исключительно подчас весьма уж удручающе умозрительный характер.

То есть, при всей четкости характеристик внешнего поведения внутренняя суть от них фактически начисто полностью ускользнула.

Исключением тут может быть разве что один лишь тот достопочтимый доктор Чехов, да еще отчасти и Достоевский, однако во всех его донельзя расхристанных описаниях русского общества неизменно присутствует слишком ведь безмерно глубокое самокапание.

Причем у всех тех сколь на редкость величайших писателей 19-го столетия, пожалуй, была именно та самая сколь еще несомненная сила для всего того, чтобы хоть чего-либо со временем весьма вот действенно и впрямь-таки вполне надежно уж всецело разом переменить.

Да вот, однако, могли они при всем том сколь грубо и более чем незатейливо ошибаться, пребывать в сущем хаосе разнузданных чувств, всецело находиться во власти всесильных внутренних противоречий.

Поскольку разве они никак в точности не те же самые люди из плоти и крови со всеми своими до чего неизменно так явно присущими всякому тому обыденному человеку недостатками и достоинствами?

Ну а потому если все их необычайное усердие вовсе и не пропало даром, так тому рано бы еще хоть сколько-то искренне радоваться.

Раз то совсем никак не иначе, а столь довольно-таки большой, да и открытый вопрос: а принесет ли чего-либо подобное хоть какую-либо вполне вот самую настоящую реальную пользу?

Автор глубоко убежден, что прок он – естественно будет и, может быть, очень даже немалый, но и вреда от чьих-либо полностью надуманных, праздных, как и бесцельно восторженных мыслей, во всей социальной сфере тоже со временем явно окажется никак не в меру более чем вполне еще предостаточно.

Нет, конечно, те самые и близко нисколько никак не косноязычные во всем том русском языке классики общемировой литературы (Чехов и Достоевский) до чего весьма многозначительно многое дали этому миру из того самого сколь и впрямь поистине до чего еще наглядно вполне ведь более чем на редкость хорошего и вдумчиво положительного.

73

У потомственных дворян Толстого и Тургенева, в сущности, как-никак никогда и близко вовсе-то попросту и в помине не бывало ни малейших же проблем с великим и могучим русским языком.

Но все-таки никак не могли они на нем до самого так конца действительно полноценно выразить все многообразие своих чувств, как и раскрыть всю глубочайшую полноту своих мыслей, а уж, в особенности, в течение всего своего более чем самого ведь сколь разнообразного творчества.

«Отцы и дети» Тургенева, «Анна Каренина» Льва Толстого – это явное просветление, посетившее души классиков, ну а в целом русский язык был для них все ж таки несколько чужеродным, а потому и был он в их речах не вполне достаточно до конца на деле более чем прочувствовано эластичным.

Поскольку в сугубо семейном кругу они по большей части говорили по-французски и лишь иногда, между делом, по-русски.

Но даже и такие писатели, как Достоевский и Чехов, хотя и являлись на редкость полноценными носителями русского языка, да вот, однако та до чего и впрямь бойкая перенасыщенность их великих умов общеевропейской культурой совсем явственно влила в их литературный труд довольно-то изрядную толику проникновенно елейного и надменно утонченного, безапелляционного нигилизма.

Ну а во всем том только ведь разве что дальнейшем этот яд и впрямь весьма быстротечно пропитал сознание их истинно так попросту многомиллионной читающей публики.

Причем речь тут идет вовсе никак не о духовном восприятии всей окружающей великих авторов действительности, а прежде всего о том самом удивительно простом логическом анализе, на основе которого, собственно, и зиждились все оргвыводы, сделанные ими по поводу увиденного ими наяву, а не в том сколь несравненно распрекрасном и блаженном сне.

74

А кроме всего прочего, в том числе и болезни классиков русской литературы, а также и их весьма тяжкий жизненный опыт неизменно так вполне всерьез более чем явственно сказывались на всем-то и без того нисколько никак не лучшем здоровье их долгими веками угнетенной нации.

Например, тот же Чехов, лет 11 чрезвычайно ведь намаявшись от той самой сколь донельзя некогда тяжкой хвори (туберкулеза), в том самом чисто изначальном своем душевном смысле попросту дал дуба, как тот старый добрый Чехов, а стал он тогда Чеховым злым, желчным, буквально так нисколько неуемным буревестником революции.

Скучно ему жить на Руси тогда стало!

Впереди более чем беспроглядно брезжил самый неизбежный конец и вовсе не от дряхлой старости!

И даже в том его истинно великом, никем и поныне не превзойденном по красоте рассказе «Дама с собачкой» он также столь весьма попустительски допустил самую откровенную социальную грязь, так и занозившую тогда умы всего его поколения.