Цви Найсберг - О книгоедстве

И кое-кто более чем, безусловно, совсем ведь теоретически верно до самого конца полностью выверил все те наиболее наглядные постулаты той самой лишь разве что грядущей несветлой жизни со всею же восторженной лаской чертовски нежно и радостно обнимаемых партией масс.

83

Причем надо бы можно сказать, напрямик довольно-таки строго при этом заметить, что эдаким учителем мерзких политических смутьянов было сколь доступно еще стать, в том числе и отчаянно противопоставляя им все свои жизненные принципы и приоритеты, как, кстати, и громогласно предупреждая общество обо всей лишь грядущей весьма серьезной их потенциальной опасности.

Вот чего по этому поводу пишет историк Радзинский в своей книге «Господи… спаси и усмири Россию. Николай II: жизнь и смерть».

Из письма Л. Шмидт (Владивосток):

«В журнале "30 дней" (№ 1, 1934 год) Бонч-Бруевич вспоминает слова молодого Ленина, который восторгался удачным ответом революционера Нечаева – главного героя "Бесов" Достоевского…

На вопрос: "Кого надо уничтожить из царствующего дома?" – Нечаев дал точный ответ: "Всю Большую Ектению" (молитва за царствующий дом – с перечислением всех его членов. – Авт.).

"Да, весь дом Романовых, ведь это же просто до гениальности!" – восторгался Нечаевым Ленин.

"Титан революции", "один из пламенных революционеров" – называл его Ильич».

84

И как оно было вполне уж всерьез доселе сказано выше, довольно-таки весьма затруднительно переоценить выведенную Достоевским формулу грядущего правления российским государством, поскольку он столь во многом более чем явственно предвосхитил – все то, к чему вполне надобно будет затем стремиться всем тем разве что некогда и впрямь-таки последующим, грядущим его поработителям.

Причем, конечно, скорее всего, он только-то и всего, что попросту захотел загодя так предупредить общество о той сколь и впрямь издали надвигающейся грозной опасности, однако сам он при всем том был всецело, как есть одержим бесом, несомненно, более чем отчетливо диктовавшим ему именно так свои правила написания романа о бесах.

У буквально всех тех, кто скликает людей, грозя им грядущим концом, есть полномочия как от Бога, да так и от Сатаны.

Да и его собственная личность тоже вполне естественно как есть, всячески явно накладывает на редкость неизгладимый след на все те, так и изрекаемые неким грозным оракулом грядущего так уж и звенящие затем во многих ушах страстные пророчества о той самой вовсе-то и немыслимо скорой и близко этак никак неминуемой погибели.

Достоевский беспрестанно играл в войну с тенями, и в этой игре он вполне неизбежно все время менялся ролями: то он был Фаустом, то Мефистофелем.

Ну, а самым так доподлинным пророком от имени добра и света он ведь, пожалуй, наверное смог бы уж действительно когда-нибудь еще затем стать, да только вовсе-то он и близко того никак явно не захотел, смолоду еще увлекшись всяческими идеалистическими воззрениями.

Причем – это как раз-таки из-за них люди некогда с позором были изгнаны из рая, так сказать, за и близко совсем же никак несанкционированное Господом Богом «мичуринство» в весьма сколь еще донельзя ответственных вопросах добра и зла.

Ибо так уж оно, по меньшей мере, по нашим (автора) о том более чем как есть совсем вот до конца более чем укоренившимся представлениям.

85

Достоевский, безудержно и безрассудно рвался в бой с нечистой силой, яростно при всем том, всячески так провозглашая именно ее нечестивые лозунги, да еще и полуосмысленно размахивая как раз-таки ее аляповатыми стягами, сколь ведь, однако блаженно при всем том, пребывая в мире сладких дрем и беспечных надежд.

И до чего вот безумно яростно он враз попытался, и впрямь-таки совсем ниспровергнуть всю ту нечисть обратно в ад, из которого та сколь неожиданно соизволила же изойти.

Эдвард Радзинский в своей книге «Александр II – Жизнь, любовь, смерть» пишет нечто довольно сходное с собственными мыслями автора на данный счет:

«И потому Достоевский взял эпиграфом к роману евангельскую притчу о бесах, по велению Иисуса покинувших человека и вселившихся в свиней.

И Достоевский пишет в письме к поэту Майкову, бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней, то есть в Нечаевых Серно-Соловьевичей и прочее, те потонули или потонут, наверное, а исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисуса, так и должно было быть, но так не будет. Ошибся великий пророк. В дальнейшем все случится с точностью до наоборот, как он предсказал в романе, но не в эпиграфе.

Вся будущая история будущего революционного движения будет прорастать Нечаевщиной, ибо Нечаев оставил главное наследство.

И вскоре нечаевщина начнет завоевывать русскую молодежь. Пройдет всего несколько лет, и негодовавшие читатели бесов увидят воочию русский террор, рожденный чистейшим сердцем. Бесу Нечаеву будет принадлежать грядущий двадцатый век в России, и победа большевизма станет его победой. В большевистской России люди с ужасом будут читать "Бесов", и монолог Петра Верховенского, то бишь Нечаева, об обществе, которое он создаст после революции.

"Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносить… Все рабы и в рабстве равны… первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень науки, талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей… Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами… их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями…»

И призыв главного теоретика большевиков Бухарина об организованном понижении культуры… и высылка знаменитых философов… и равенство в рабстве… и всеобщие доносы… все случилось. Большевики усердно претворяли в жизнь роман Достоевского. И в советской России в 1920-х годах родится анекдот. Большевики поставили памятник Достоевскому, и на пьедестале кто-то написал "Федору Достоевскому от благодарных бесов"».

86

И уж буквально всему, между прочим, вполне еще возможно будет сыскать весьма этак до чего явственные истоки в этом-то на веки вечные бессмертном романе: вот он тому лишь один безыскусно яркий пример.

Достоевский «Бесы».

«– Я говорил шепотом и в углу, ему на ухо, как могли вы узнать? – сообразил вдруг Толкаченко. – Я там сидел под столом. Не беспокойтесь, господа, я все ваши шаги знаю.

Вы ехидно улыбаетесь, господин Липутин? А я знаю, например, что вы четвертого дня исщипали вашу супругу, в полночь, в вашей спальне, ложась спать. Липутин разинул рот и побледнел. (Потом стало известно, что он о подвиге Липутина узнал от Агафьи, Липутинской служанки, которой с самого начала платил деньги за шпионство, о чем только после разъяснилось)».