Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 12 Декабрь

Но как только открылись ворота, хлынула толпа.

Служитель, который впустил наших друзей, был не кто иной, как Алек, смотритель. Пат обменялся с ним несколькими словами, и Алек повел Саджо к клетке бобра.

Вдруг девочка побледнела: ей казалось, что она бежит по огромному пустому пространству, а вдали, далеко-далеко, была темная, безобразная решотка. А потом, потом она уже видела, что там - да, по самой середине за этой решоткой - сидит маленький пушистый зверек, Чикени!

Саджо ни на кого больше не обращала внимания: она забыла про шумную толпу и про все на свете. Она видела только маленькое пушистое тельце теперь уже совсем близко. Подбежав к решотке, Саджо бросилась на колени, просунула руки между железными прутьями и закричала:

- Чикени! Чикени! Чикени!!! Бобренок сидел совершенно неподвижно и только смотрел на нее.

- Это я, Саджо. О, Чикени! - со слезами в голосе произнесла девочка.

Неужели он забыл ее?

Еще с минуту бобренок оставался неподвижным и, склонив на бок свою круглую головку, казалось, весь обратился в слух. Саджо позвала опять:

- Чи-ке-ни-и-ии!!!

Пролепетав что-то потешное, бобренок за. семенил как только мог быстро на своих коротких ножках прямо к решотке.

В толпе раздался возглас восторга. Алек-смотритель подошел к решотке и, открыв. маленькую железную дверцу, сказал:

- Сюда, мисс - мамзель - э-э - синьори-та, - он не знал, как надо величать индиа-ночку.

Саджо вбежала. Опустившись на колени, она схватила Чикени, с которым так давно не была вместе. Посадила к себе на колени и наклонилась к нему. И оба притихли. Пестрая шаль скрыла все. И ни вы, ни я никто никогда не узнает, что произошло между ними в это чудесное незабываемое утро.

Убеленный сединами хозяин сада был уже здесь: он поспешил сюда, чтобы увидеть, как встретятся старые друзья. Стараясь скрыть свое смущение, он вынул носовой платок и стал громко сморкаться. У Алека-смотрителя вдруг запершило в горле, и выкашлянул.

- Еще бы! - воскликнул Пат выразительно, хотя смотритель ничего не сказал.

Но теперь должно было произойти самое замечательное - встреча Чилеви и Чикени. Они были совсем близко друг от друга, но не знали этого.

Что это была за радость!

Как сильно билось сердце у Саджо и Шепиэна, когда они внесли корзинку! Дети так волновались, что пришлось вдвоем открывать крышку: одному бы ни за что не открыть лубка. Они вытащили Чилеви и посадили его напротив Чикени и затем стали ждать, что будет. В первый момент ни один из бобрят не пошевелился - они только смотрели друг на друга. Потом зверьки поползли навстречу, насторожив уши, прислушиваясь, понюхивая. Но вот они стали выступать шагом, побежали мелкой рысцой: теперь они уже знали, что нашли друг друга, помчались галопом и со всего размаха стукнулись лбами. Оглушенные ударом, они не двинулись с места, только встали на задние лапки, с пронзительным визгом вцепились друг в дружку и… начали бороться.

Бесконечные, безнадежные поиски, жуткие страхи, дни разочарования, горя и тоски, томительные ночи - все кончилось. Маленькая Крошка и Большая Крошка были снова вместе.

Они весело носились вдоль и поперек внутри загородки.

Дети хлопали в ладоши, вскрикивали, смеялись и визжали от радости, в то время как борцы, или плясуны, - как хотите назовите их - все ходили ходуном, кружились волчком, переживая счастливейшие минуты своей жизни.

Никогда еще бобрята не разыгрывали такого блестящего представления!

Зрители громко восторгались и смеялись все время, сам хозяин сада усердно размахивал платком и, я не уверен, может быть, даже и кричал немного.

Пат О'Рейли, один из главных виновников этого торжества, гордый сознанием, что только он один из зрителей знал всю историю с начала до конца, выступал в роли распорядителя; сдерживая нахлынувшую толпу, он важно давал пояснения, пересыпая их шутками.

Добряк-ирландец был в полном восторге. И когда бобрята закончили свою пляску, он объявил, что никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь, за исключением истых ирландцев. мог так прекрасно исполнять ирландский джиг.

Когда затихли первые порывы радости, из толпы выступил высокий смуглый человек в мокасинах. Мы уже видели его - это он спе. шил по следам детей.

В толпе воцарилась недоуменная тишина.

Саджо и Шепиэн стояли словно зачарованные, наблюдая своих любимцев, и не замечали никого вокруг себя. Но вот они услышали тихий знакомый голос, который говорил с ними на певучем языке ожибвеев.

- Облака сошли с лица солнца, мое горе рассеялось, как туман. Мой сын, моя дочь, поблагодарите этих людей: они сделали для нас очень много. Возьмите бобров, наша хижина ждет вас.

Большое Перо приехал за детьми и их питомцами, чтобы отвезти их домой, в долину Лепечущих Вод, в страну Северозападных Ветров.

Мино-та-кия

Итак, они распрощались с городом, с его шумом и суетой, и в сопровождении Патрика О'Рейли приехали на вокзал.

Расставшись со своими юными друзьями, Пат долго еще вспоминал обо всем и рассказывал своим приятелям, как он посадил детей на поезд - «обеими руками посадил» - и как весело улыбался Гитчи Мигуон, когда он, потомок О'Рейли, разговаривал с ним по-индейски.

Когда дети подъезжали к поселку Пляшущих Кроликов, первый, кого они увидели, был Золотые Кудри. Пароход не успел еще причалить к пристани, а юноша был уже на борту. Он сказал детям, что поедет вместе с ними и поживет некоторое время в их краях среди индейцев.

Большое Перо вошел в пострадавшую от пожара ладью и сел за весла, Шепиэн - за руль. Саджо на этот раз не гребла, она была просто пассажиркой и все сидела, уткнувшись носом в корзиночку, не в силах оторвать глаз от пушистых друзей. Золотые Кудри вместе с индейцами, односельчанами Большого Пера, занял место в большой пироге; своим гордо изогнутым носом и кормой эта пирога напоминала боевого коня.

На первом же волоке навстречу причалившим ладьям вышел старый вождь Ни-Ганик-Або. Он разбил здесь свой лагерь и ждал возвращения детей. Ни-Ганик-Або попросил, чтобы ребята подробно рассказали обо всем, что случилось. Он слушал очень внимательно, молчаливо и только в самых напряженных местах рассказа у него вырывались сдержанные возгласы: «Хо! Хах! Хм!», - а в глазах светился такой понимающий огонек. А когда рассказ был закончен, Ни-Ганик-Або подумал немного и сказал, что Саджо и Шепиэн - гордость племени ожибвеев и что подвиги их будут воспеты в песнях и войдут в историю индейского народа. Мудрое, покрытое морщинами лицо осветилось улыбкой - Ни-Ганик-Або редко улыбался. А потом, подобрав шаль-одеяло у пояса, седовласый вождь выпрямился и, протянув руку к солнцу, сказал: