Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 12 Декабрь

Слова отца еще больше успокоили Саджо, хотя, может быть, где-то глубоко в сердце она таила еще грусть. - Не забывайте, что Саджо была еще ребенком и отдавала все, что у нее было, - двух своих питомцев, которых она любила так, как только маленькая девочка может любить.

И, чтобы бобрята крепче помнили обо всем, Саджо решила подвесить корзинку с блюдцами на ветку у самого берега - пусть зверьки приходят и смотрят на нее.

Ночью, когда девочка лежала на подстилке из зеленых веток, крепко прижимая к себе в последний раз Маленькую Крошку Большую Крошку, она перебирала в памяти все, что случилось с того незабываемого дня рождения, когда бобрята впервые появились у нее. Она вспомнила про веселые игры, подумала, как благополучно кончились их приключения и как все хорошо получилось, вспомнила обо всем, что сказал отец: он кликнет бобровым кличем, и старые бобры выплывут навстречу…

Можно ли было спать эту последнюю ночь? Долго она не смыкала глаз, все прислушивалась к ровному дыханию Чилеви и Чикени. Но, наконец, склонилась над влажными носиками, которые пыхтели, сопели, даже иногда похрапывали, и перенеслась в страну забвения.

Назавтра, когда солнце уже пряталось за горизонтом, а дикие бобры только что пробудились от сна, Большое Перо подошел с детьми к пруду, как раз в том месте, откуда Чилеви и Чикени пустились в свое опасное странствование.

Мало, что изменилось в этих местах с тех пор, как мы были здесь в мае - месяце Цветов. Плотина, как и раньше, сдерживала воду, едва струившуюся через край, а землянка возвышалась, как курган, высоко над заболоченной землей.

Все было в порядке на пруду: заботливый труд был виден во всем, и еще сильнее чем прежде, казалось, что здесь поработали люди. Однако вся работа была сделана только двумя бобрами, - молодые бобрята в первое лето своей жизни едва ли могут считаться помощниками. Стены хатки были заново покрыты толстым слоем глины, чтобы не забрался зимний холод; перед самым жилищем плавал плот из бревен, прутьев и веток - это бобры заготовили себе запасы корма на зиму. От берега в разных направлениях уходили в лес гладко вытоптанные тропинки, вдоль которых виднелись пни со свежими следами бобровых зубов. Стволы подточенных деревьев уже плавали на воде. Несколько деревьев еще лежало на берегу, видно было, что бобры еще не закончили заготовки на зиму.

По прежнему здесь было очень тихо. Молчаливые деревья, окружившие пруд, четко отражались в его спокойных водах. Только теперь их вершины были не зелеными, как раньше, а алыми, желтыми и даже коричневыми - там, где прихватили их заморозки.

И везде в этом лесу медленно летали, кружились, шуршали падающие листья.

Гитчи Мигуон нарочно отстал от ребят, когда Саджо и Шепиэн понесли корзинку к берегу. Там, под высоким серебристым тополем, они открыли ее.

Шепиэн погладил шелковистые пушистые тельца и сказал:

- Прощайте, Нитчики-уэнз, прощайте, маленькие братцы.

Эти слова он произнес почти шопотом, потому что его голос дрожал, а мальчик не хотел обнаружить свое волнение при сестренке. Потом он пожал одной рукой обе руки Саджо и сказал ей:

- Не печалься, сестра. Каждый год, как только начнется листопад, я буду привозить тебя сюда. Много горя и радости мы переживали вместе, и мы никогда не забудем наших маленьких друзей. Они тоже будут помнить нас. Так сказал отец. Теперь бобрята вступают в новую счастливую жизнь. Не тревожься за них.

- Да, - прошептала Саджо. - Я знаю, что они будут счастливы. Мне надо радоваться, а не грустить.

После этого Шепиэн подошел к отцу. Саджо осталась одна. Она прижала к себе бобрят на минутку и шепнула им в черные ушки:

- Прощай, Чилеви, прощай, Чикени. Ведь мы не забудем друг друга! Никогда!

Она выпустила бобрят, проводила их до самого края воды и следила глазами, как они пустились вплавь.

Бобрята плыли рядышком, как всегда: сорванец Чилеви и нежный Чикени. Еще несколько минут - и оба исчезнут.

Когда зверьки стали приближаться к землянке, Большое Перо издал звонкий протяжный звук - зов тоскующего бобра. И снова этот звук задрожал в тишине. И еще раз. А потом на поверхности воды около хатки появилась черная голова, за ней другая. Большие черные головы и коричневые спины плыли навстречу малышам.

У Саджо захватило дыхание. Это как раз то, чего она так ждала: бобры-родители выплыли на зов Гитчи Мигуона.

Старые бобры медленно приблизились к Чилеви и Чикени. Поплавали вокруг них немного, присматриваясь, понюхивая, издавая какие-то тихие волнующие звуки. А потом поплыли - большие головы и маленькие головы - все рядом. Бобры удалялись быстро, слишком быстро, оставляя за собой зыбкий, расходящийся след. Один или два раза донесся слабый звук, как будто детский голос. Большие головы по прежнему плыли: рядом с маленькими головами, становились все меньше, пока не исчезли под водой одна за другой - как раз напротив входа в хатку.

Бобрята были дома.

А Саджо стояла совсем неподвижно, словно цветная статуя, в своем ярком клетчатом платье и красивых мокасинах; шаль спустилась с головы, и заходящее солнце; играло в блестящих черных волосах. Так она и замерла, глядя на пруд горящими глазками, не отрывая напряженного взгляда, пока не исчезла последняя коричневая голова.

И вдруг из чащи золотистых дрожащих: листьев долетела звонкая песнь белогрудой славки. Нежный голос пернатой певуньи разносился далеко по тихой долине, и Саджо казалось, что это была песня надежды, радости и любви.

- Мино-та-кия - это хорошо, - звенело в ушах у девочки.

Так и стояла Саджо совсем тихо под дождем пылающих листьев, все еще не спуская глаз с черной землянки, и тихо повторяла про себя:

- Ми-но-та-ки-я!, Она повесила корзинку, в которой осталось два блюдца и душистая зеленая подстилка, на низко склонившуюся ветку у прозрачной спокойной воды.

А потом повернулась, с улыбкой протянула руки отцу и брату и побежала к ним-

…Это все, что я хотел рассказать. Моя повесть закончена.

Догорели огни нашего костра, остались лишь тлеющие угли. Позади нас на оленью шкуру - стену вигвама - упали длинные темные тени.

Пора расходиться.

Как-нибудь в сумерках летнего вечера» когда вы будете совсем одни, вспомните про этих двух меднокожих ребят. Они были такие же дети, как и вы, и им тоже было страшно иногда, у них были свои радости и горести - совсем как у вас.

Вспомните про Чилеви и Чикени, двух мат леньких бобрят, которые так привязались к своим маленьким хозяевам. Ведь они жили на самом деле и любили друг друга» иногда тосковали, но умели и играть.