Петр Альшевский - «Дожить до смысла жить»

Тарушанский. Заявится – я ее выпровожу. Борделю в моих стенах не бывать.

Прядилов. Ваши стены мы покидаем. Крестьянку с едой дожидаться – на неприятности напрашиваться.

Судрогин. Голодными мы попадем в еще большую переделку! Запах хлеба унюхаем и от грабежа нас ничто не удержит!

Алтуфин. Февральская революция началась из-за хлеба.

Прядилов. Наш налет на хлебную лавку историю вспять не повернет, господина Романова обратно на трон не посадит.

Тарушанский. А вы хотели?

Судрогин. Бьюсь от заклад, хотел бы он, хотел. Он же из особого батальона великого князя Михаила.

Прядилов. Ты, Василий, лицо из народа.

Судрогин. Харя, иначе говоря!

Прядилов. А юнкер почти из армии. О существовании вышеназванного батальона до вас, господин юнкер, не доносилось?

Алтуфин. Нет. Ни слухом, ни духом, как говорится.

Тарушанский. У меня сын офицер. В армейских делах я тоже фигура сведущая.

Прядилов. Вам тот же вопрос.

Тарушанский. О батальоне под эгидой великого князя Михаила сказать мне совершенно нечего. А прессу о передвижении наших войск я тщательно изучал.

Судрогин. Цензуру надо учитывать. Попадания в печать сведений, представляющих из себя строгий секрет, она не допускает. В шестнадцатом году я участвовал в вечере, посвященном памяти из ряда вон выходящего мордвина. В газетах ни строчки о нем не появилось. И вообще, можете все газеты переворошить – ничего о мордвине Валентине в них не обнаружите. Запрещено. Запретительные предписания разослали и мордвина Валентина от внимания общественности увели.

Алтуфин. Тебя, не пойми кого, на серьезный вечер памяти люди бы не позвали. Мордвин ли он, кореец, побрезговали бы с тобой его вспоминать.

Судрогин. Я затесался довольно случайно… у ресторана «Кучерявая тучка» швейцара Купидона Куприяновича я ждал. Он был должен вынести вещь, которая к теме мордвина Валентина не относится. Время швейцар просрочил, я уже изводился… заходивший в ресторан офицер спросил у меня, не мордвина ли я вспомнить пришел. Я почему-то кивнул, на вопрос, какое у меня воинское звание, сказал, что я отставной прапорщик… не стесняйтесь, прапорщик, проходите, офицер приглашающе молвил. Я вошел. Из-за моей бедной одежды думал, меня сейчас погонят, но там сидели люди, частично одетые хуже меня… видимо, камуфляж. Элитные бойцы, опасные задания… мордвин Валентин всем таким занимался.

Алтуфин. В числе прочего отчаянных головорезов для батальона князя Михаила готовил?

Судрогин. Он его сформировал. С чистого нуля создал. Насчет головорезов вы правы – личности они действительно устрашающие. Я с ними общался.

Алтуфин. Они напились и о своих кровавых делишках все тебе рассказали…

Судрогин. Они не знали, кто я есть.

Алтуфин. Истопник ты в школе!

Тарушанский. И любитель малолетних девочек.

Судрогин. В собрании людей, подобных этим людям, признание в том, что я истопник, ничего обо мне не скажет. Я истопник, ты сапожник, а завтра мы встречаемся на вокзале и едем присоединяться к истопникам и сапожникам из Нижнего Новгорода. Образовавшийся отряд направляется, куда укажет наш батальонный командир. Захватывать принадлежащий евреям склад. Громить революционную ячейку.

Прядилов. Кто у них командир, ты узнал?

Судрогин. Я шампанского из хрустального бокала впервые в жизни выпил. Бокал прихватил, в карман штанов его засунул, ножка у бокала отвалилась… как бы управдом в исполком не пожаловался.

Прядилов. На самоуправство Чрезвычайной Комиссии, которая смерти страшнее?

Судрогин. В исполкомах местами бесстрашные партийцы сидят. В Иваново исполком и ЧК решительно, мне говорили, сцепились. Глава исполкома приехал в чекистский притон и в морду начальнику засветил.

Тарушанский. Рука, осененная Иисусом… да творит он кулаком чудеса… Прядилов. Кто-то из петроградских вождей его сверху, думаю, прикрывает.

Судрогин. Он из членов партии с самого незапамятного года. Жил в эмиграции, по Лондону и Стокгольму бродил…

Тарушанский. Сколько я по Стокгольму бродил! Только дураки с перегоревшими мозгами столько ходят. Забыв, зачем ходят.

Прядилов. А вы зачем?

Тарушанский. Билет на родину куплен, надо ли мне туда ехать, обдумать бы мне еще… и еще… я думал.

Прядилов. Маловато вы думали. Сейчас у нас кошмар. В национальном масштабе. Избиение начальника чекисты, я уверен, восприняли сдержанно. За маузеры не схватились. К беспардонно ведущим себя людям с опаской они относятся. На него рот откроешь, а он трубку с аппарата сорвет и потребует, чтобы барышня соединила его с товарищем…

Судрогин. С товарищем Троцким?

Прядилов. «Соедините меня с заведующим четвертой аптеки товарищем Пухлопаренко», прозвучит несколько несерьезно.

Алтуфин. Мы с Василием накануне в аптеке ночевали. Дверь распахнута, мы на цыпочках внутрь…

Судрогин. Медициной пованивает, но крыша над головой. От медицины лишь запах был, прочее растащили.

Алтуфин. За прилавком сидела женщина.

Судрогин. Не вспоминай о ней, меня пробирает, как вспомню!

Алтуфин. Внимание на нас не обратила. Взгляд от зеркальца не оторвала. Перед ней стояло круглое зеркальце.

Судрогин. Безжизненной старой куклой она в него пялилась!

Алтуфин. Ей лет двадцать пять.

Судрогин. Для меня старая. Пожалуйста, будь старой, но будь нормальной! Поворачивай голову, когда на тебя кричат!

Алтуфин. Твоя крикливая ругань прошла для нас без последствий. Но ты зеркальце забрать у нее вознамерился.

Судрогин. Следовало взять. Я бы забрал, и из ступора ее вывел.

Алтуфин. За зеркальце она бы тебя прикончила.

Судрогин. Ничего бы она не прикончила, обрез что ли у нее под прилавком…

Алтуфин. У нее явная душевная болезнь. Вызванная грабежом и, возможно, изнасилованием. Сидела она тихой женщиной. А вскочила бы сатаной!

Прядилов. В надлежащих условиях выздоровление нервной системы врачи допускают. В сегодняшних реалиях только ухудшение вероятно. На вас не набросилась, а пришедшим следом за вами не поздоровится.

Тарушанский. Я ей помогу. На Бобрихинской улице аптека? Если на Бобрихинской, Марьей Степановной ту женщину звать. Около тридцати, крайне приветливая.

Судрогин. Мы никакой приветливости не заметили. По стаканчику спирта нам с Павлом Максимовичем предложено не было.

Тарушанский. Горе ее постигло. И нечем ей тебя угощать, выжрал пролетариат ее спирт. Вы крестьянку здесь ждите, а я к Марье Степановне схожу.

Алтуфин. (Прядилову) Будете его отговаривать?

Прядилов. Ощущаемое безразличие к судьбе человека – страшное чувство. Для меня. К аптекарше вы наведайтесь и назад. Не оставайтесь с ней надолго.

Тарушанский. Зависит от ее реакции на мое появление. Отклика не увижу – буду пробовать ее растормошить.