Ирина Ефимова - Рисунок с уменьшением на тридцать лет

Опять тоска. Она – бессменный вождь
всех чувств земных, и есть на то причина…
Еще похож на летний ливень дождь,
краснеет запоздалая малина.

Но тишь и холод окружили пруд,
не слышно баламута-пса Захара,
и редко по земле, по тротуару
сухие листья шаркнут и замрут…

Наш домик выстыл за четыре дня.
В стене торчит игла, в иголке – нитка.
И мышка, игнорируя меня,
обедает на портативной плитке.

Я закрываю до весны сезон,
перевернув кастрюли, чашки, рюмки,
беру замок, как маленькую сумку,
и запираю в прошлом краткий сон.

Чтобы однажды развеселым днем
вломиться, ни о чем не вопрошая…
Дай только, Бог… А мы не оплошаем —
до соловьиных свадеб доживем.

Так ветрено в саду,
но велика отрада!
Хозяйству на беду
качается ограда,

белье унесено,
оборвана веревка…
А сердцу все равно
в груди сидится ловко.

Быть может, ветра суть
и бури мессианство —
навеки растянуть
и время, и пространство.

И – ни границ, ни дат, —
пускай живут в загоне.
Весь белый свет, как сад —
един, как на ладони.

Все лето шел осенний мелкий дождь
и множил запахи сырых заборов,
число зонтов и головных уборов —
весь день, все лето – все одно и то ж.

Касался влагой детского лица.
но тихо спал под пологом ребенок
и вырастал из радужных пеленок,
ни разу не просохших до конца.

Стучал по крыше, как зубрил урок.
Треща, горели в маленькой печурке
убереженные от влаги чурки
и отблески бросали в потолок…

Когда же завершился летний бал,
погасли печи, опустели дачи,
вдруг стало совершенно все иначе —
всю осень теплый летний день стоял.

Кто живет в деревнях придорожных,
что в дороге наши души греют?
Ах, каким от них уютом веет,
простотою истин непреложных.

Громыхаем по дорожкам-стежкам,
заперевшись в смертоносный кокон.
Мчится полоса горящих окон —
не видать отдельного окошка,

не заметить кружева узора
вкруг окон, ни вялой струйки дыма
над трубой, ни пугал нелюдимых
в огороде, флюгеров в дозоре.

Если б миг остановить и в хате
посидеть с хозяином за чаем,
внять тому, чего не замечаем,
выйти в сад вишневый на закате.

А потом – в невидимом убранстве
из покоя, простоты и лета —
привезти с собой полоску света
в черное бездушное пространство.

Грязный снег оседает, покорный судьбе,
завещая до лета дожить…
Это раньше могла я позволить себе
только сочное лето любить.

Это раньше могла я позволить себе
сквозь трескучий российский мороз
прозевать эту радость – предаться зиме —
в ожиданье шумящих берез.

И слоняться, покуда декабрьская мгла
не устанет за окнами быть…
Это раньше себе я позволить могла
нелюбимого не любить…

Это раньше себе я позволить могла
т у звериную, рвущую боль,
т е мильярды шагов от угла до угла,
т у гордыни незыблемой роль,

т о бессилье души от кошмара потерь,
т у Великой Тщеты новизну…
Это – раньше. Давно. Не теперь… А теперь
все прекрасно. Встречаю весну.

Зимой не верится, что лето
своим прибудет чередом
и отомкнутся шпингалеты
и солнцем озарится дом,

и, запахи цветов лелея,
роскошный ветер будет дуть,
и станет на душе светлее
совсем чуть-чуть, хотя б чуть-чуть.

Что будут сразу же забыты
все прелести зимы родной —
застывшее в снегах корыто,
жар накалившейся парной,

стучащая о лед лопата,
извечность елочных шаров,
багровость раннего заката
и протяженность вечеров…

Когда ж божественное лето
своим прибудет чередом
и отомкнутся шпингалеты
и солнцем озарится дом,

то, притулившись на поляне,
взгрустнут, конечно, наперед
неблагодарные земляне,
что лето кончится вот-вот,

что в наших северных широтах
ему отпущен только миг…
(Как эхо отзвучавшей ноты,
как быстро соскользнувший блик)…

…Лопата вскапывает грядки,
в корыте плещется белье,
и летние наряды кратки,
не то что зимнее тряпье…

Когда в сиреневой осаде
на краткость ропщем в светлый час,
нет оправданья той досаде,
что вечно пребывает в нас.

Опять весна. Воспеть ее не ново:
весенней лужи радужную муть
и запах прошлогоднего, гнилого
листа в который раз упомянуть.

Вновь временем потраченную шубу
отправить в нафталиновый сундук,
готовиться к дождям и ветра шуму,
все зная наперед про этот звук,

глазурь небес, восстание природы
из мертвых залежавшихся снегов,
про майских дней веселых хороводы
и бешеные трели соловьев…

Весна без тех, которые далече —
там длится мир не по земным часам.
Ни март, ни май не обещают встречи,
и мир не верит горестным слезам.

И все же, все же…Городские лужи,
бульваров обнажившаяся прель,
как ни крути, пощипывают души,
весеннюю разводят канитель,

дают намек, что происходит что-то
и бред унынья белой ниткой шит.
И тонкая расстроенная нота
негромко, но опять, опять звучит.

Уже который день снуют
тугие тучи над Москвою.
Зонты, как праздничный салют
в борьбе с кромешною тоскою,

выстреливают тут и там,
меняя водопадов русла,
скрывая лица пеших дам,
которым холодно и грустно.

Сегодня самый длинный день,
но он похож на зимний вечер,
и тень не пала на плетень,
игривый зайчик не замечен…

Но… То, быть может, невпопад,
что любы мокрые березы,
и в унисон минорный лад,
и просятся, как рифма, слезы,

и утешается душа
под звук дождя за крепким чаем,
и черная тоска ушла,
а светлую, едва дыша,
как в давнем детстве, привечаем.

Дань по пути отдав каменоломням,
карьерам, дамбам и проехав плес,
как страждущий, полубольной паломник,
я приезжаю в город Жигулевск.