Максим Гайдученин - Стихи без границ

на шее сидит, отдыхает,
весело что-то свистит,
и всё золотыми зубами
сверкнуть посильней норовит,

но фантик без сладости – мусор,
к братьям отправить его,
хотя, если в мире так пусто,
то мир весь и есть ведро.

вполне возможно, что вздорное
не всё на этой земле,
однако, алмазы давно уже
закопаны в глупой пурге.

Борцы, соревнуясь, дерутся,
кони по кругу бегут —
так выясняют, кто лучше,
звание это берут.

лучники стрелы пускают,
охотники ловят дичь —
так вот они понимают,
кто посмел больше достичь.

кто-то плывёт быстрее,
а кто-то детали точит —
кто из них наторе́е
состязания уполномочены,

но есть одна область такая —
искусством её именуют,
нельзя одному: гениален,
а другому: выкини в урну,

хотя, и можно, конечно,
но субъективное чувство,
в мире бриллиант человека,
его именуют «искусство».

Чем больше бумаг оформляешь,
тем больше работы грядёт,
чем меньше ты отдыхаешь,
тем меньше ты отдохнёшь,

но люди давно устали,
на всё им совсем плевать,
с мест они повставали
и начали дружно орать:

«ну сколько уже можно?
мы, неужели, рабы?
у самих-то во рту поварёшка,
а мы разгребать должны!

требуем выше зарплаты!
крутимся больше юлы!
руки от клавиш смяты!
(Коля, ты покажи!)»

начальник стоял, смотрел,
живот себе почесал,
подумал минутку, вспотел
и произнёс: «так!»

люди совсем одурели,
кричат ему: «вот молодец!
мы тут уже отупели,
а он там рулеты ест!»

ушли оттуда рабочие,
выбив широкую дверь —
нет изменений, впрочем,
новые кадры бодрей.

Ленин стоит одиноко
у поросшего травою столба,
мимо людей толпы,
не поднимая глаза.

он ночью и днём величаво
кидает взоры свои —
ненужный и захудалый
памятник весь в пыли.

взгляд направлен упрямо —
сейчас он заговорит!
но уныло и обнищало,
бедно орут соловьи,

а люди его не знают,
идут они мимо, в трактир,
в любом городишке России
памятник забытый стоит.

Старушка скребёт город —
выметает ночные гулянья,
с окон сбегают шторы,
смывается ночь в умывальник,

люди, лицо обмы́лив,
пихают себя в штаны,
кто-то, глаза изли́нзев,
рассматривает белки́.

сковородой закипает масло,
засыпаются буквы туда,
а возле стоит масса —
жарит себе слова,

которые скажет за́ день,
которые употребит,
но нужно огонь убавить,
иначе всё подгорит,

а где-то варится кофе,
чтобы взбодриться с утра́,
только ложится кто-то,
трезво́нят колокола.

лучи ультрафиоле́тят —
Солнце встречает страна,
но вдруг случается вечер
и вновь засыпает она.

Мужчина идёт с магазина,
в ладони красуется дыня,
глаза опустил он вниз —
взгляд дыни тоже повис.

с дыней они похожи:
на лбу у них складки кожи,
еле заметный нос,
а на макушке нету волос,

и тот, и другая устали,
но он её давит руками,
кричит она: «Отпусти,
животное, что же ты!?!

не видишь, что разные мы?
я хочу жить, цвести,
а ты – больной человек,
«СПАСИТЕ!!!» – орёт при всех,

и вдруг вырывается резко,
тут люди схватились за сердце,
а дыня, важно и гордо,
исчезла в лучах горизонта.

Посреди дороги стоит человек,
камень о камень бьёт,
красный весь, мокрый – уже вспотел,
стоит уже, кажется, год.

зубами он жмёт сигарету свою,
прёт из него мочь,
к нему потихоньку я подхожу,
как в рупор, ору: «Помочь!?!»

подпрыгнул до неба он прямо, как
мусор взлетел на ветру́,
и отвечает: «спасибо вам,
но я выбиваю искру».

– так я же могу зажигалку дать,
она у меня где-то есть.
– да нет, это мне психиатр сказал,
чтоб я выбивал стресс.

методика новая, учёный большой,
получше вашего Фрейда,
уйдите, прошу, дорого́й, тудо́й,
не портите мне настроенье.

То ли звезда на небе,
то ли летит самолёт,
огнями своими светит
и телом сгибает свод.

загадывать ли желанье?
не попадёшь на крыло?
а справа планета сияет
или опять нло?

али лежу на асфальте
и это горят фонари,
али я сплю в кровати
и это – обычные сны.

уткнуться лицом в подушку,
забыв об этой звезде?
или взмыться ядро́м пушки
и погулять по ней? —

вот у меня незадача,
не знаю совсем, что делать,
сверкало вначале красным,
теперь загорелося белым.

взмою в небо ракетой,
прямо туда, наверх,
то ли несётся комета,
то ль самолёта блеск.

Девушки лицо обкрахмалили,
мужчины в свежих штанах,
соусом не обкапанных,
идут с улыбкой в глазах.

направо смотри – там песни,
налево – танцы до утра,
а прямо – чья-то рожа хлещет,
сдирая копоть шашлыка.

кто-то стихи свои читает,
крича в вокальный микрофон,
никто не слышит его, правда,
но он настроен – доорёт,

а здесь вот полочка и книги,
рядом картонные поэты,
все жаждут фотографий с ними,
а те рыдали б, но слёз нету.

купи икону ты святую
и сразу станешь как святой,
а там вон! Боже мой! неужто?
играет весело гармонь.

давайте подойдём поближе,
а клоун рядом будет петь!
я его голос громкий слышу —
на ухо наступил медведь.

стоит цветистая берёза,
стоит раскрашенная церквь,
ну всё, пора идти до дома —
здесь больше нечего смотреть.

Круглосуточно в тесных би́блио
книги да́вятся,
колокольчик кричит: «посетитель!
всем внимание!

в колонну одну всем встать!
расправить названия!
Граф Монте-Кристо, Дюма,
вы адекватная?

хватит ломать корешок!
закройтесь и быстро в ряд!
а там что за шелесток?
замолчите, прошу, Ремарк!

посетитель уже на входе,
вот хлопок и я тоже умолк,
кого-то, возможно, на волю,
Дай Бог!»