Петр Альшевский - «Играя с мраком блюз»

смотрит на бездну вещей

нужных ему просто так

чтобы магнитная высь

вжала всезвездный кулак

опередив разворот

его самомнения вспять.

Светом себя измерять —

у ночи ходить в должниках.

«Лепешка?»

«Уран».

В траве и кролик, и туман

благородный грабитель

курит дурман

в гости к дядюшке Никодиму

очередь, как в желтый дом.

Блистая распахнутым ртом

на фоне погасших свечей

люди бормочут рефрен:

«Завтра мы станем мертвей

завтра мы станем мертвей

завтра мы станем мертвей».

Ветер грызет свой хребет

на его рукоятке псалом

«Желаю тебе столько лет

сколько ты сможешь стерпеть».

Между скелетами сеть

или просто гамак

мощи боксеров поют

для заключивших в нем брак

песню о грустной судьбе

меняя местами слова

чтобы лежащих впотьмах

осталось хотя бы по два.

Швырните меня в толпу

сбейте мной их прически

задавайте вопросы

продлеваю радость? Оттягиваю утро.

Водка, Лена, гадость

гнилостно и мутно.

Над нами с комарами ползает луна

мечется кукушка – без любви

без сна.

Открой глаза.

Не удивляйся, не пугайся

с тобой, как прежде, я —

невнятный рассвет

зола рок-н-ролла

дьячки не придут поднять меня с пола.

Сума нам

тюрьма

не помню за что, но ты обещала

разбить мне лицо

рукой? чемоданом?

Его собирай

зови меня джанки, ступай на трамвай

плати за проезд из отложенных средств

на беглый осмотр

удивительных мест —

Пальмиры, Дамаска

колоннад, пирамид

тебя устрашает мой нынешний вид?

Бесят соседи?

Уныние гнет?

Включи телевизор —

взгляни, как жует

резинку с нажимом чернявый амбал

похоже, он вряд ли когда-нибудь спал

в тесной ночлежке на Кедрова-стрит

качая копной:

«До сих пор не убит

я не опущен

не выперт под снег

довольно неплохо влачу я свой век

не трогаю слабых

от сильных бегу

и, может быть, скоро кого-то найду

бесспорно никак не среди голубых

хотя в их колоннах хватает святых

верящих в чудо

в повторный приход

распятого мужа

не искавшего брод».

Потусторонние тени перекрывают дорогу

удавленник скромно хихикает

на коленях запойного дьявола греется славный Иуда

торговля кипит. Бабы с тюками

краснея, потеют: «Ты, видно, не с нами

куда тебе жить в такие морозы

в наших глазах бывают и слезы

но мы не сдаемся

растим мы детишек

у нас с Васей трое

наверно, излишек…».

преемник наивысшей благодати

великий Вася

бык-челнок, сказитель гангстерских историй

не мне говорить, кто из нас в точку

попал, не допив колоссальную бочку

с бренди, ликером

смесь – принимаю

они в самом центре

я вновь, мама, с краю

ряжусь, усмехаясь, над нудным балетом

пожухлая прима

кончает минетом

«Он молодой… постановщик… Артур…

мне, как одной из морщинистых дур

приходится брать…

Что тут добавишь —

на давних успехах

кашу не сваришь».

Глубочайший овраг, присевший в нем йог

волну в небосводе

если, выпивши, слег

тебе не поднять, не унять суету

с мыслью: «Элен!

Позвони. Я приду».

Через тебя я перелезу, позволив рыкать

мозгу-бесу —

ты села перелистывать ноты?

Закрой эту глупую книжку.

Я помню полет валькирий.

Когда я кланялся щенкам

они доили ветер

сутулый стрелок прятал ружье

встретив их взгляд.

Я слышу полет валькирий.

Как слышу электричество

проходящее каменным громом

по дрожащему городу.

Я вижу полет валькирий.

Тонули в ужасе тени

гипнозом прибитые к стенам

размножались оттенки красного

стонали матросы

ребенок смеялся

шепча: «Наконец-то»

порываясь вернуться домой

обживая воронку

он им не дастся —

цветные коты. Увядшая роза.

По теплым костям

сгоревших без спроса

гадает мальчик-колдун.

Там, куда смотрят его голубые глаза

дымится песок.

Из раскрытого космоса

рыбой-дождем плывет музыка.

Мальчик входит в музыку.

Если вы слышите, он погадает и вам.

И нам, проткнувшим стрелой барабан.

Подольше бы длилось молчание.

2. Пылающая церковь

Закатный цвет травы

под лодкой лишь вода

туман клубит стога

на берегах, где ждут

когда взойдет роса

и смоет тяжкий зуд

с засушливых полей

вобравших пот земли.

Мы здесь с тобой одни.

Под лодкой лишь вода

кто скажет, что сейчас

помогут нам слова

доплыть без суеты

к невидимым огням —

устав вести по дням

отсчет своих дорог

ночь нас уводит в даль

насколько каждый смог

уйти от мерзлоты

внутри бурлящих вен.

Я не спрошу зачем

под лодкой лишь вода.

Вода. Гуашь. Рука.

Вернувшись, снимет паука

с оранжевой картины

нож или бритва коснутся щетины

неисправная пушка пальнет —

больному уже не больно.

Пришла пора успокоиться

и он успокоился.

Взирает в глазок и кашляет

но гораздо бескровнее.

Выжав до блеска исподнее

он наскреб по сусекам

пыль пограничного града

и крошки заснувшей Елены

той, что всегда была рада

подсыпать яда другому

а ему почему-то платила

малопонятным доверьем

за его неровную кожу:

«Очнувшись, смеясь, уничтожу

время – бездушный маньяк

на оленях-инкубах в продмаг

в фарватере тертых рубак ты плавал

махая парусом» – будильники можно выбросить.

Больному уже не больно

укравшему бомбу тоскливо

«женщина в бежевой куртке

отказом меня оскорбила

р-ррр… нехорошо…» —

мордатый праведник исходит

неутоленной жаждой риска

«стриптиз

дикарки – не заводит

все очень бледно, крайне низко.

Мне бы уйти

пролетевшись, напиться

залезть на гору, снять штаны

отряд спасателей смутится —

я покажусь им со спины.

Бойскаут, крикнут, мерзкий хроник

стой, где стоишь!

не то конец!

никто не скажет: «Милый слоник

какой ты, братец, молодец.

Не побоялся ждать заката

надменно высунув язык

ты сядешь резко —

из шпагата

тебе не встать, но ты постиг

вовсю проникся духом ламы

Черпона Хвалты

старика

неравнодушной обезьяны

перерожденной в мотылька.

Спеша, порхает —

ты узнаешь

его, едва он разобьет

свою головку

понимаешь?

Не предпочтешь же ты под лед

забраться, тупо ухмыляясь

в глаза морских и прочих львов —

не вслух, украдкой сознаваясь:

«Да, наломал я, люди, дров

презрел хорошие манеры

пустил любовь на самотек

к кому?

Кто знает.

Нет мне веры.

Но я все вспомню

дайте срок.

Не обижайте меня взрывом

я опасаюсь умереть

эх, напоите меня пивом —

реви, шатун

кусайся, плеть