Петр Альшевский - «Играя с мраком блюз»

всех разогнал, подготовив под снос

шаткие замки любивших бродить

в зыбком тепле

обрывающем нить

резким уходом – тогда, в ноябре

я не допил

не доехал к тебе.

После сумел

добравшись, нагнал

свой хвост, твою юбку – все задирал.

Ты соглашалась

я нервно стонал

нам фоном басила…

«Она?»

«Бесси Смит. Неважно, малышка

я легок

убит

тебя не забуду»

«Забудешь»

«Элен…»

«Я здесь. И чего?»

«Мы, как Гитлер и Рем

я стану жертвой

дружбы, любви»

«Молчи. Продолжай

нагнетай… не тяни…».

Руку на ступеньку, ну, же, на вторую

и устал, и выпил – маюсь, не психую

в свой подъезд вползаю

трусь ремнем об камень

дайте посчитаю

не врагов

не мысли —

свежие осколки от разбитой сказки.

Лопнули запаски, стекла задрожали

из пылавшей церкви демоны бежали.

Вы остановитесь. Выбейте автограф

на моем запястье

огненным зубилом, вырванным у Павла

на былом пожаре – сари

сари

Сари. Скинь ты, девка, сари.

Мы с вороной в паре подойдем, посмотрим

она каркнет: «Кррр-руто!»

я скажу «Достойно.

Молодые груди. Ветреное лоно

вижу, как бы вижу

слышу, что-то слышу

Каллас, не бей мне в ухо.

Не ори, не слышу».

Медленное небо. Облака, постылость.

Нищее светило незаметно скрылось

местные сатрапы разошлись по кухням

«Водку нам с доставкой!»

«Обойдешься, милый.

Мне твой лик козлиный

опостылел всуе. Я тебя, урода…»

«Ты?! Меня?! При друге?!»

«… подведу молитвой

к лютой, страшной муке».

Конченые звезды.

Циркуль в мягком месте.

Классика арт-рока

три сосиски в тесте заглотнул впустую.

Не наелся. Сплюнул. Были бы здесь бабы

я бы точно всунул

научил их джиге под обстрелом чувства

лживого, больного: «Грустно?»

«Крайне грустно. Ты, Элен, откуда?

Ты ко мне, наверно?

Мне, как видишь, худо.

Очень даже скверно. Где мозоль, где язва

перегибы в брюках

без тебя мне плохо – я в прозрачных суках…»

«Ты их любишь? Правда?»

«Их не существует. Впрочем, ком желаний

бешено трамбует».

У меня нет мыслей. У меня есть ты.

Схватим по банану, двинем на пруды —

блики в черных лужах

выдох через нос

сапоги овечек, битвы не всерьез

женщина к мужчине

слабость и оскал: «Лучше бы, как прежде

жестко поддавал».

Дети из колясок тянут руки к псам

лижущим им пальцы с желчью пилорам

«Отгрызем, отнимем

жалко, но нужда

пробуждает дикость и черствит сердца».

Люди. Это люди. Они здесь, Элен.

Не зарывшись в чуде жизни без проблем

заливают пиво, машут головой

«Ты зимой не плавал?»

«Я едва живой»

«Пьешь за обновленье голосов внутри?»

«Жорж, мое терпенье на нуле

учти».

Русская матрешка – вы и только вы

пахнущая спиртом, жгущая костры.

Из души вы тело вырвете силком

«Телом я…»

«Душою?»

«Ом, мы скажем ом»

«Вместе?»

«Я чуть раньше. Я мудрее вас

и тебя, и крошки – цыпа первый класс».

Удивленные выбранным тоном

поджавшие с вызовом губы

отойдя, курили

вперившись в ручей

«Она лесби, Лена»

«Ты не мой. Ничей».

«Ну, не надо пены, присмотрись, поверь —

мне тоска с другими…»

«Что же ты за змей! Залезаешь в койку

рвешь мое белье

подогнав под вечность…»

«Не твое. Свое».

Ранимый хлыщ, аристократ

чумазый инок и рубила —

пришел черед. Поставлен мат.

Готова скромная могила.

Река проточна, ветер слеп

ботинки носом смотрят в небо

езжай, гони кабриолет

ты катафалк.

Тайфун

комета – приволье мысли

холодок

подумал? Трезво. Не убавишь.

Чего не выпил, то не смог

жуками волка не затравишь.

Они явились?

Тысяч сто

ползут по телу, будто знают

в чье полутемное окно

я засмотрелся…

Обвиняют?

Ведут себя назло весне

решившей разум взять с наскока

мне все равно.

Опять тебе?

Всем прочим счастья. В два захода

один на цель, второй на смерть

и дай их помыслам свершиться

апрельским утром, когда твердь

земли

уйдет

не возвратится.

Ты пессимист.

Я одинок.

Элен не в счет?

Она в порядке – завидный стан, красивый рот

кипучий нрав без подзарядки.

Ни алкоголем, ни травой?

Траву не курит. Выпить может

совсем немного – внеземной

унылый зов ее не гложет.

Россию любит?

Сам спроси. Войди с цветами

крикни: «Лена! Я с первых дней, бля, на Руси

вдыхаю свет зимы и сена!

Ответь мне честно – ты довольна

рожденьем в брошенной стране

не понимающей, как больно

упавшим в пропасть на коне —

я не успел его избавить

от массы друга-седока…»

«Ты успокойся. Хватит лаять»

«Я успокоился. Пока».

«Ну, до свиданья. Ты на память

мне не оставишь свою боль?»

«Она нужна. Она товарищ.

Нет, не оставлю. Не неволь».

С Котляковского на просторы воды

на обветренном лице написано недоумение

ссади меня, речной трамвайчик

окликни турка, пусть столкнет

он сын посла. Спортивный мальчик.

По всем повадкам идиот —

бубнит ритмичную унылость

скребет ногтями чернь перил

«Салям алейкум. Сделай милость

послушай, как я раньше выл»

«Ы-ууууу! У-ыыы! Хы-ыыы!»

«Теперь я вою дольше, громче

не понимаешь? Ничего – отнюдь не к спеху

мыслить тоньше, чтобы считать за НЛО

меня.

Себя.

Бутылку бренди.

Фуражку бога, косяки.

Летучих рыб»

«Ага… хи-хи…»

«Изыди, голос! Вырвись в поле

один носись там в суете

желаний, взглядов

на огне

тупых клыков и мятых перьев

ты испечешь брусничный круг —

горячий пепел, треск деревьев

уйди, мой верный, лучший друг»

«Я не уйду. Такая правда

нам выпадает – не грусти

ложится плохо твоя карта

но кто-то хочет нас спасти».

«С Всевышним я в большом разладе»

«Он интроверт. Его держись.

Предстань сегодня при параде

не мучай член

не плюйся ввысь»

«Да я не мучаю»

«Я верю. Все это в прошлом, ясно, эх

любовь в забвении несложном…»

«Случался грех. Приятный грех».

3. Намоленные дубины

Святая солнечная пуля

срезает прядь земных волос

у человека с чувством смерти

в глазах, в движениях руки

за сигаретой. Может быть.

Портфель набит зеленым чаем.

На задних лапах идет ночь

ее не сбить с пути, упившись

бурды оплаченных забот

гнетущих нервы до заката —

взорвать конвейер? Не проси.

Не попрошу, я сам из стада

отлично вижу

хуже сплю

хожу в бессонницу подумать

по трупам парий за дождем

оно тут рядом.

Ограды, камни и кресты

венки, березы, птичий клекот

и ты, и ты, и пол Москвы

сюда прилягут

чей-то ропот

из-под земли надменно, трезво

течет, струится, шлет привет