Борис Гучков - И верить, и любить

Дождя серебристая сетка.
Ой, радуга как расцвела!
Вот снова она, семицветка,
На старице плещет крыла.

Опущенных крыльев изгибы
Неясного цвета полны.
Какие-то крупные рыбы
Взлетают на гребень волны.

Всего лишь мгновение ока
Парят над водою, легки
И радужны, снова глубоко
Уходят в пучину реки.

Но вот тяжелы, словно пули,
Ударили капли… И вмиг
Мои поплавки затонули
И свет поднебесный поник.

Ветер обрывает абрикосы
В придорожной лесополосе.
Вишенья опущенные косы
Тяжелеют в утренней росе.

Мельтешенье бабочек и света.
Приглядись: как многое с весны
Изменилось на исходе лета —
Всюду больше стало желтизны.

Желтизна – она неизлечима.
Это скорой осени вина.
И уже так ясно различима,
Перестала прятаться она.

Шалый ветер мчит по бездорожью,
Клонит ниц высокую траву.
Нынче поле с вызревшею рожью
Сыпануло зерен в синеву.

Бражный дух расходится по сёлам.
Что же загрустил ты и поник,
Что ты долу клонишься, подсолнух,
Лета златоглавый баловник?

За реку, где смётано луговое сено,
Навалило за ночь снега по колено.
Лишь на горизонте виден из села
Тёмный бор сосновый, острый как пила.

Ой, зима студеная, голубые снеги!
Не проехать за реку нынче на телеге.
Запрягу я в розвальни лучшего коня —
Ты вези, родимый, на луга меня!

Да не больно радуйся, гривой не тряси,
И, пока не поздно, пыл свой погаси.
Разве шутка – первыми ехать по снежку,
Первую дороженьку проторить к стожку.

А над лугом искристым – солнечная слепь!
Лейся, песня грустная, про глухую степь,
Про судьбу ямщицкую, про его наказ,
И про то, как чуял он свой последний час…

До чего ж ты горестно, слово ямщика!
Бор сосновый спереди, позади – река,
День такой безоблачный – просто благодать,
И совсем не хочется в поле пропадать!

До тридцати совсем чуть-чуть осталось.
Неужто, юность, ты уходишь прочь?
Неужто ты совсем со мной рассталась
И неизбежны горечь и усталость,
Как неизбежны утро или ночь?
Мой крепок сон. И мне пока что снится
Одно и то ж: я над землёй лечу.
Упруго тело, прямо к солнцу мчится,
И я лечу, свободный, словно птица,
И я, счастливый, радостно кричу.
Какой покой, какая лёгкость в теле!
А за окошком не видать ни зги…
И я проснусь, и встану из постели,
И буду слушать хохоты метели,
В разбойные обутой сапоги.
Шуми, беснуйся, мерзкая погода!
Ещё я молод, и во сне лечу.
Ещё расту я, как в четыре года,
Ещё крепка телесная порода
И мне любое дело по плечу.

Утренняя звезда!
Нет тебя ни прозрачней, ни чище.
В дымке розовой утра
Твой блеск лучезарный воспет.
Ранним утром осенним,
Когда ветер на улице свищет,
Меня радует твой
Удивительно ласковый свет.

Утренняя звезда!
Лебедь белая! Гордая птица!
Ты сияешь одна
На заре золотой, огневой.
Поднимается солнце.
Золотая корона лучится.
Вот оно воспарило
И летит над моей головой.

Утренняя звезда!
Появляйся на небе почаще!
И, на солнце сгорая,
Лебединую песню не пой!
Я хочу, чтобы ты
Утром вновь засияла над чащей,
Чтобы непогодь реже
Меня разлучала с тобой.

По оврагу, вдоль Улановой горы,
Катит воды с незапамятной поры
Небольшая речка Бабенка.
Возле речки плачут бабоньки:
«Мы бельё здесь полоскали,
Мы любимых здесь ласкали,
А теперь через неё
Вброд шагает вороньё!..
Ты возьми моё колечко —
Серебристый перстенёк.
Ты века служила, речка,
Послужи еще денёк!
Что с тобою, Бабенка, ответь?
Неужели песен нам не петь?
Ты пойми: с Улановой горы
Перенесть нам некуда дворы…»
Возле малой речки Бабенки
Горько-горько плачут бабоньки.

Всему есть конец и начало.
Есть срок у дерев, у судьбы.
Когда-то, как травы, качало,
Клонило под ветром дубы.

Их поросль младая окрепла,
И сам я окреп и подрос.
Душа не сгорела до пепла,
Не тронуло время волос.

Ещё я люблю и ликую,
Не плачу о сроке земном.
Зачем же тогда я тоскую,
Увидев, как вы за окном,

Осенней пронизаны дрожью,
Роняете лист на жнивьё…
Летит он по ветру, похожий,
Похожий на сердце моё.

Полдень. На улице пусто.
В тени от жары изнываешь.
Неба слепящего пустынь,
Неужели ты звёздной бываешь?..

Полночь. Прохлада и нежность.
И откуда вы взялись, светила?..
Звёздного неба безбрежность —
Ты ли глаза мне слепила?

Мне снится дом, где нынче к непогодине
Половиками выстланы полы,
Где запахи аниса и смородины
Сродни навеки запаху смолы.

Где, ещё дедом втиснутый в простенок,
Мои рубахи сохранил комод.
В углу висят иконы, а на стенах
Семейных фотографий хоровод.

Где мать одна, сложив худые руки,
На табурете в комнате сидит
И под метели неуёмной звуки
В ночную тьму тревожную глядит.

Укрыты шалью худенькие плечи,
А на столе – мерцающий ночник…
И снится мне грядущей нашей встречи
Неповторимый и прекрасный миг.

Ночь холодна, глубока,
И одинок мой след.
Только у мамы в окнах
Не угасает свет.

К маме вхожу погреться…
Пламени отсвет лёг
От неприкрытой дверцы
В сутемень, за порог.

Двери плотней прикрою,
Чтобы не стыть в ночи.
Старою кочергою
Поворошу в печи.

Пляшут, будто в усмешке,
Пламени языки.
Чёрные головешки,
Красные огоньки…

В белой своей косынке
В хлопотах вечных ты
Старишься у керосинки,
Жаришься у плиты.

Мне б одного хотелось:
Ты научи, не таи, —
Чтобы жилось мне и пелось
Так же, как в годы твои,

Не унывая чтобы
Делать я мог дела.
(Вьюга кругом сугробы
За полночь намела.)

Как бы ни бился в двери
Вьюги полночной пыл,
Чтобы я людям – верил,
Верою-правдой жил.