Василий Макеев - Собор берёзовый

До сих пор они в почёте,
Ими хвастает семья.
Это – дядя, это – тётя,
Это – бабушка моя!

Я гляжу на эти лики,
Как застывшие в воде,
Просто русских, невеликих,
Замечательных людей.

Этот – с поля, та – с завода,
Тот – остался на войне…
Вся история народа
Разместилась на стене.

Как на ней теперь ни тесно,
Не забыли никого —
Всё равно осталось место
И для снимка моего.

Это – просто, это – нервно,
Словно листьям на ветру.
Но поэтому, наверно,
Я навеки не умру…

Листопады осень телешат,
Щёки окон в лунной повители…
Губы в губы, приторно дыша,
Шепчутся девчонки на постели.

Колобродит в девочках любовь,
Тянет их в сердечную стихию.
Так на песню тянется слепой,
Так к рассвету тянутся глухие.

Чуть вздыхает сонная кровать,
Ходики танцуют неустанно.
И никак не хочется скрывать
Первые нечаянные тайны.

Эти тайны – взгляд исподтишка,
Эти тайны – встречи у калитки,
То к девчонкам просится тоска,
То воркуют радости излишки.

Ах, девчонки!
Слушайте меня!
Вы одно друг другу не сказали,
Как ночами мешкают, томясь,
Мальчики с открытыми глазами.

Как они мечтательны вдвойне!
И от них зависит, в самом деле, —
Долго ли в обнимку
при луне
Девочкам шептаться на постели.

Помню детства милые обноски,
Кто же ими не был окрылён?
Синие шершавые матроски
И пальто из сестриных пелён.

Помню с другом нравственную драку,
Сопли с кровью – важная ль беда?
Целовал я Тоньку-задаваку
За стальные пёрышки тогда.

А у друга перья не водились, —
И у школьной старенькой доски
Мы с Витьком бычатами сходились
И чесали вдоволь кулаки.

И кому б ни выпала победа,
Как туман, разведривалась злость.
Оставались вместе без обеда,
Что слезами Тоньке отлилось…

Помню всё усмешливо и тонко,
А верней – завистливо-остро,
Ведь Витьку навек досталась Тонька,
Ну а мне – паршивое перо!

Мне нравится имя моё – Василий.
Меня так по дяде назвать решили.
Он пал на войне за Москву и Россию,
За то, чтоб меня называли Василий.
Он был, говорят, невысокий и сильный,
Отцу моему приходился он вровень.
Глаза его были неистово синими,
И чуб разметался по самые брови.
Он был, говорят, озорник и девчатник,
И пуля не первой его целовала…
И плакала бабушка после ночами
И самым хорошим его называла.
И тут появился мальчишка крикливый,
Глаза его были немножко синими,
И щёки сияли, как ранние сливы…
И звать порешили мальчишку Василием,
А вот я и вырос,
Не слабеньким плаксой,
Порою душа неуюта просила,
Мне нравится имя моё, как ласка.
Мне нравится имя моё, как сила.
Я имя такое запачкать не смею,
Которое кровью война оросила,
Я имя такое по жизни сумею
Нести незапятнанным,
Славным
И синим.
И я не один на великой России
Горжусь, что меня называют Василий.

Буду я неторопким тряпичником,
Буду всем коробейникам сват.
Буду ветошью желоб напичкивать
И кобылу кормилицей звать.
На телеге большой и весёлой,
Под свистки ошалелой чеки
Я поеду по песенным сёлам
Продавать молодухам платки.
Буду ехать по улицам шагом,
У тесовых ворот голосить,
И старухи, закутавшись в шали,
Будут тряпки ко мне выносить.
Будут бегать за мной ребятишки,
Синяки на ногах наживать.
Будут прятать от мужа под мышки
Молодухи
мои кружева.
От товарок отвялившись шумных,
Я направлю кобылу в ковыль,
Заночую на дальних загумнах
У весёлой, бедовой вдовы.
Встану утром счастливый и нищий,
Ей спасибо промолвлю за соль
И пойду, помахав кнутовищем, —
Настоящий тряпичный король!

Как лемех зеркальный
На жёсткой стерне,
Я вновь улыбаюсь
Друзьям и подругам.
А что же поделать
Постылому мне,
Коль я не хожу
За норовистым плугом?

Умеющий с детства
Стихом голосить,
Звенел поутру,
Как молочный подойник,
На пару с отцом
Обучился косить
Покорный пырей
И податливый донник.

Уменье сие,
Расторопность сия
Едва ли мне в жизни
Потом пригодится,
Я гинул в слезах
От потуг бытия,
Крылом трепеща,
Как печальная птица.

Отец благодушно
Мне не дал леща,
Лишь чуб взворохнул
И на темечко дунул,
Чтоб я превратился
В хмельного хлыща —
И я покорился,
Но в сторону плюнул.

Простили мне сорный
И взгальный язык,
И вздох нарочитый,
И выдох прощальный.
К людской толчее
Я весьма пообвык
И всем улыбаюсь,
Как лемех зеркальный.

Старые люди, малые дети,
Как вы в глуши пережили метели,
Долгою ночью при ламповом свете
Всё обсудили, всех пожалели?

Вспомнили близких, дальних – тем паче.
В щели дверные набилась полова.
Сёстрам на радость в холод собачий
В белую ночь отелилась корова.

Тёплый телёнок долго елозил,
На ноги встать ещё не было силы…
Утром почтарка вместе с морозом
В дом принесла фотографию сына.

Не находили слова и места,
Снова рядили, снова жалели,
Вставили в рамку рядом с невестой
И прописали – всё, как умели:

«Здравствуй, сыночек белоголовый!
Что же ты пишешь нам самую малость?
Мы, слава богу, живы-здоровы,
Нынче коровка у нас опросталась,

Как похудел ты – кожа да кости!
В чём ты нуждаешься – выскажи прямо.
Ну, до свидания! Ждём тебя в гости!
Крепко целуем!
Папа и мама».

Затопи ты мне русскую печь,
Заведи свою русскую прялку.
Под ее монотонную речь
Мне недавно забытого жалко.

Ничего, что я буду угрюм,
Я согреюсь зато и оттаю
От осенних неласковых дум,
С чем я ночи свои коротаю.

Затопи ты мне русскую печь,
Обогрей невеселых и квелых.
Я хотел бы навеки сберечь
Этот запах берёзы горелой.

Слышишь, ветер бушует опять,
Отрясает скрипящую грушу.
Научил бы меня окликать
Он бессмертную русскую душу.

Я б навеки прославил её
И сказал бы свободные речи
Про свое молодое житьё,
Про широкие русские печи.

Потому я тоскую в ночи,
Потому и смотрю нелюдимо,
Что пришёл от крестьянской печи,
От её горьковатого дыма.

Затопи же мне русскую печь,
Заведи монотонную прялку,
Я хотел бы всё то уберечь,
Что нерусскому бросить не жалко.